Он встал и оделся. Под окном тянулась река, за ней — огни Кембриджа, подмигивающие, наблюдающие. Кэт негромко храпела, когда он надевал пальто. Он сунул руку в карман, достал деньги Гарри Фрейзи, положил их на туалетный столик и вышел из комнаты.
Балтимор. Вест-Кэмден-стрит.
Рут стоял на тротуаре против того места, где некогда был отцовский бар. Теперь он закрыт, заброшен, за пыльным окном криво висит жестяная реклама с надписью «Пабст» . [71] Над баром размещалась квартира, где он жил вместе с родителями и сестрой Мейми, которая едва начала ходить, когда Рут уже отбыл в приют Святой Марии.
Дом родной, так это называется.
Но Рут почти не вспоминал о нем как о родном доме. Вот у этой стены он когда-то учился бросать кости. Он помнил запах пива, никогда не выветривавшийся из бара и располагавшейся над ним квартиры, поднимавшийся по канализации и водопроводу, обитавший в щелях пола, в стене.
На самом-то деле его домом была Святая Мария. А это место на Вест-Кэмден-стрит — лишь голая идея. Бэттерский круг, куда встаешь, готовясь отбивать.
«Я пришел сюда, — думал Бейб, — чтобы сказать тебе: я этого добился. Я стал большой шишкой. В этом году я заработаю десять тысяч долларов, и Джонни говорит, что он выбьет для меня еще десять на рекламных контрактах. Мое лицо появится на всяких жестянках, вроде тех, что ты вывешивал у себя в окне. Но мое изображение ты бы туда не повесил, правда? Гордость не позволила бы тебе признать, что у тебя есть сын, который в год зашибает больше, чем ты мог бы заработать за десять лет. Сын, которого ты постарался забыть. Джордж-младший. Помнишь его?»
Нет, не помню. Я мертв. Как и твоя мать. Оставь нас в покое.
Бейб кивнул.
«Я направляюсь в Тампу, Джордж-старший. На весенние тренировки. Просто решил заглянуть к тебе, чтобы ты увидел — я кое-чего достиг».
Кое-чего достиг? Ты и читаешь-то с трудом. Ты трахаешь потаскух. Тебе платят потаскушье жалованье, чтобы ты играл в потаскушью игру. В игру. Это не работа для мужчины. Это всего-навсего игра.
«Я Бейб Рут».
Ты Джордж Герман Рут-младший, я бы и теперь не доверил тебе стоять за стойкой. Ты будешь пропивать выручку, оставлять незапертой дверь. Никто тут не хочет выслушивать твои хвастливые россказни, парень. Иди, забавляйся своими играми. Теперь это больше не твой дом.
А когда он им был?
Бейб поднял глаза. Ему захотелось плюнуть на тротуар, тот самый, на котором отец умер от мозгового кровоизлияния. Но он не стал плевать. Он словно бы скатал все это — отца, мать, сестру Мейми, с которой не говорил уже полгода, мертвых братьев, свою жизнь здесь, — скатал все это, как ковер, и забросил за плечо.
«Прощай».
Как будешь выходить, смотри, чтобы тебе не прихлопнуло дверью твою жирную задницу.
«Я ухожу».
Ну и давай.
«Ухожу».
Шевелись.
Он так и поступил. Сунул руки в карманы и пошел по направлению к такси, которое оставил ждать на углу. У него было такое чувство, будто он покидает не только Вест-Кэмден-стрит, не только Балтимор. Будто он уносится прочь от всей страны, от родины, которая дала ему это имя, эту натуру, а теперь стала совершенно незнакомой, чужой и чуждой.
Плант-филд, поле в Тампе, окружали беговые дорожки, которые не использовались уже много лет, но до сих пор воняли лошадиным навозом; сюда-то и приехали «Джайантс» сыграть показательный матч с «Ред Сокс», и именно здесь впервые было применено «правило белого мяча».
Введение этого правила стало большим сюрпризом. Даже тренер Барроу не знал, что это произойдет так скоро. Говорили, что новшество не вступит в силу до открытия чемпионата, но Хавьер Лонг, главный судья, подошел к их скамейкам перед самой игрой и объявил, что правило начинает действовать уже сегодня.
— По распоряжению самого мистера Бена Джонсона. Он даже лично предоставил первую сумку мячей.
Когда судьи высыпали содержимое сумки, половина ребят, в том числе и Бейб, поднялись со скамеек и подошли полюбоваться на эдакое чудо: яркая кремово-белая кожа, красные стежки. Такие чистенькие, беленькие.
Раньше в Главной лиге требовали, чтобы мячи для каждого матча обеспечивала принимающая команда, но в правилах не указывалось, в каком состоянии должны находиться эти мячи. Считалось, что, если на них нет больших вмятин, ими можно играть. И ими играли, пока они не потеряются или не порвутся.
На открытии сезона Рут иногда видел белые мячи: они сохраняли свой цвет первые несколько иннингов, но к концу игры делались привычно бурыми.
В прошлом году эти мячи чуть не убили двух ребят: Хонус Сукаловски получил таким в висок и с тех пор не может нормально говорить. Бобби Кестлер тоже схлопотал таким шариком по башке и теперь уже никогда не сможет взмахнуть битой. Уит Оуэнс, питчер, попавший в Сукаловски, тоже перестал выступать, так как чувствовал свою вину. Трое парней ушли в один год, к тому же в год военный.
Стоя на левом фланге, Рут смотрел, как к нему несется настоящая звезда, жертва собственного сияния. Он аж присвистнул, перехватывая мяч. Когда он бежал обратно, в сторону скамеек, у него возникло чувство, будто его груди коснулись пальцы Господа.
Это новая игра, дружок.
Сразу понятно.
Теперь игра — твоя, Бейб. С потрохами.
Знаю. Видел, какой он белый? Белый-белый.
Его может отбить слепой, Бейб.
Знаю. Слепой малыш. Слепая малышка.
Теперь, Бейб, это не соревнование ловкачей. Теперь это соревнование тяжеловесов.
Тяжеловес. Отменное слово, шеф. Мне оно всегда было по вкусу.
Меняй игру, Бейб. Меняй игру и освободись.
От чего?
Ты сам знаешь.
Бейб не очень-то знал, но ответил: «Ладно».
— С кем это ты разговариваешь? — спросил Стаффи Макиннис, когда он добежал до скамеек.
— С Богом.
Стаффи сплюнул табачную жвачку на землю.
— Передай Ему, что я хочу поиметь Мэри Пикфорд в отеле «Бельвью».
Бейб поднял биту.
— Постараюсь замолвить за тебя словечко.
— Во вторник вечером.
Бейб протер биту.
— Это как раз выходной.
Стаффи кивнул:
— Часиков в шесть.
Бейб пошел к зоне бьющего.
— Милашка!
Бейб глянул на него:
— Зови меня Бейб, ладно?
— Конечно, конечно. Попроси Господа, пускай Он велит Мэри захватить подружку.