Они прошли еще квартал. Томас проговорил:
— А ты просто молодой Сенека. Отлично там смотрелся, должен признать.
Дэнни лукаво улыбнулся:
— Спасибо.
— Значит, вступаете в общенациональную трудовую организацию?
— Давай не будем это обсуждать.
— Если давление усиливается, АФТ часто оставляет молодые профсоюзы без всякой поддержки.
— Папа. Я же сказал, хватит.
— Ладно, ладно, — проворчал отец.
— Вот и спасибо.
— Я же не идиот, чтобы пытаться как-то изменить твое мнение после столь триумфального вечера.
— Папа, я сказал — прекрати.
— А что я такого делаю? — осведомился Томас.
— Ты сам отлично знаешь.
— Не знаю, мой мальчик. Давай-ка объясни.
В глазах Дэнни вспыхнула злость, тут же сменившаяся иронией. Дэнни единственный из трех его сыновей понимал отцовское чувство юмора. Все трое были остроумны (как и несколько поколений их предков), но Джо отпускал саркастические замечания самоуверенного всезнайки, а шуточки Коннора отличались водевильной грубоватостью в тех редких случаях, когда его покидала серьезность. Дэнни преуспел и в том и в другом, но он по примеру отца умел видеть смешное в абсурдном. А следовательно, мог посмеяться и над собой. Особенно в самые тяжкие минуты. И эту связь между ними не могла бы уничтожить никакая разница во взглядах. Томас часто слышал, что родители не отдают предпочтения никому из своих детей. Полнейшая чушь. Сердце есть сердце, и оно выбирает, кого любить, независимо от головы. Томас выделял Эйдена. Парень понимал его существо, что не всегда было к лучшему. Но и он понимал Эйдена, так что равновесие сохранялось.
— Я бы тебя пристрелил, старик, если бы при мне была моя пушка.
— Промазал бы, — усмехнулся Томас. — Видел я, как ты стреляешь.
Второй раз за вечер он оказался в присутствии Норы — во враждебном присутствии, что и говорить. Она не предложила ему ни выпить, ни сесть. Вместе с Дэнни отступила в угол комнаты, а Томас подошел к своему младшему сыну, сидевшему за столом у окна.
Мальчик наблюдал за его приближением, и Коглина-старшего мгновенно поразила какая-то пустота в его взгляде, словно из парня вынули что-то важное. Глаз у него был подбит, над правым ухом виднелась подсохшая царапина, и Томас с немалым раскаянием отметил, что на горле у мальчика еще виден красный след от его собственной руки.
— Джозеф, — произнес он.
Джо уставился на него.
Томас опустился перед сыном на колено, сжал руками его лицо, поцеловал в лоб, поцеловал в волосы, прижал его к груди.
— О господи, Джозеф, — выговорил он, закрыл глаза и почувствовал, как страх, все эти два дня запертый у него где-то в сердце, хлынул ему прямо в кровь, в мышцы, в кости. Он склонился к его уху и шепнул: — Я тебя люблю, Джо.
Джо замер в его руках. Томас провел руками по щекам сына.
— Я страшно беспокоился.
— Да, сэр, — прошептал Джо.
Томас искал в нем того мальчишку, которого он знал, но на него глядел незнакомец, чужак.
— Что с тобой случилось, мальчик? Все в порядке?
— Все хорошо, сэр. Меня побили, больше ничего. Ребята возле депо.
Мысль о том, что его сына, его родную кровь, кто-то избил, на мгновение воспламенила в нем ярость, и Томас едва не отвесил мальчишке пощечину — за весь свой страх, за две бессонные ночи. Но он сдержался.
— И все? Просто побили?
— Да, сэр.
Бог ты мой, от этого ребенка так и веет ледяным холодом! Как от его матери, когда она «не в настроении». Или от Коннора, когда все идет не так, как он хочет. Нет, это Коглинам не присуще. Видимо, что-то с материнской стороны.
— Ты кого-нибудь из этих ребят знаешь?
Джо покачал головой.
— Точно больше ничего не произошло?
Джо кивнул.
— Я пришел забрать тебя домой, Джозеф.
— Да, сэр.
Джо встал, прошел мимо него, к двери. Никакой ребяческой жалости к себе, ни страдания, ни радости, никаких чувств.
В нем что-то умерло.
Томас снова ощутил исходящий от сына холод и задумался, не сам ли он в этом виноват. Но бодро улыбнулся Дэнни и Норе.
— Ну, мы пошли.
Нора бросила на него взгляд, полный ненависти и презрения. Взгляд так и прожигал его. Она погладила Джо по лицу и поцеловала в лоб:
— До свидания, Джо.
— Пока.
— Вперед, — негромко сказал Дэнни. — Провожу вас.
Когда они вышли, Марти Кенелли открыл дверцу, и Джо залез внутрь. Дэнни сунул голову в салон и попрощался с ним. Потом они постояли на тротуаре, он и Томас, вдвоем в объятиях теплого вечера. В городе лето, улицы пахнут недавним дождем. Он любил этот запах. Коглин-старший протянул руку. Дэнни пожал ее.
— Они за тобой явятся.
— Кто? — спросил Дэнни.
— Те, кого никто не видит, — пояснил отец.
— Из-за профсоюза?
— Из-за чего же еще?
Дэнни фыркнул:
— Пускай приходят.
Томас покачал головой:
— Никогда так не говори. Не искушай Бога, Эйден. Никогда, мой мальчик.
Дэнни пожал плечами:
— Хрен с ними. Что они мне могут сделать?
Томас поставил ногу на край ступеньки.
— Думаешь, если у тебя доброе сердце и ты борешься за доброе дело, этого достаточно? Я всегда охотно схвачусь с добросердечным человеком, Эйден, потому что такой человек не видит нюансов.
— Каких еще нюансов?
— Вот ты сам и подтвердил мою точку зрения.
— Если ты меня пытаешься запугать…
— Я пытаюсь тебя спасти, дурачок. Или ты до того наивен, что до сих пор веришь в честную борьбу? Ты же мой сын, неужели ты ничему не научился? Они знают твое имя. Замечено твое присутствие в определенных местах.
— Пускай затевают драку. И когда они ко мне приблизятся, я…
— Ты не увидишь, как они приближаются, — заметил отец. — Никто никогда не видит. Вот что я стараюсь тебе втолковать. И ты намерен драться с этими ребятами? Господи, сынок, тогда готовься истечь кровью.
Он раздраженно махнул рукой и пошел прочь, оставив Дэнни на крыльце.
— Доброй ночи, папа.
Марти открыл дверцу, Томас оглянулся на своего сына. Такой сильный. Такой беспечный.
— Тесса, — произнес он.
— Что? — переспросил Дэнни.