— При всем уважении к вам, комиссар, — вмешался Дэнни, — обвиняют здесь не вас, сэр.
Один из репортеров яростно закивал и застрочил в блокноте. Кёртис посмотрел на Дэнни, а затем оглядел девятнадцать человек, сидящих перед ним на шатких деревянных стульях.
— Джентльмены, вы обвиняетесь в пренебрежении служебными обязанностями, наихудшем проступке, какой только может совершить сотрудник органов правопорядка. Конкретнее, вы обвиняетесь в нарушении параграфа тридцать пять бостонского полицейского кодекса, каковой параграф запрещает сотрудникам вступать в какие бы то ни было организации, не являющиеся частью Бостонского управления полиции.
Кларенс Раули заметил:
— Если так рассуждать, комиссар, то получается, что никто из них не может вступить, скажем, в общество ветеранов или в Оленье братство . [80]
Два репортера фыркнули.
Кёртис потянулся за стаканом с водой.
— Я еще не закончил, мистер Раули. Да, это не уголовный процесс. Это внутреннее разбирательство Бостонского управления полиции, а если вы желаете оспорить легитимность параграфа тридцать пять, вам следует подать иск в окружной суд. Единственный вопрос, на который сегодня предстоит ответить: нарушили эти люди параграф тридцать пять или нет. Законность самого параграфа мы сегодня не обсуждаем, сэр. — Кёртис посмотрел на сидящих подчиненных. — Патрульный Дентон, встать.
Марк Дентон, в своей голубой форме, встал и зажал под мышкой круглый шлем.
— Патрульный Дентон, состоите ли вы в профсоюзе бостонской полиции, имеющем номер шестнадцать тысяч восемьсот семь в Американской федерации труда?
— Состою, сэр.
— А не являетесь ли вы еще и президентом названного профсоюза?
— Являюсь, сэр. Имею такую честь.
— Ваша честь не является предметом настоящего обсуждения. Занимались ли вы распространением подписных листов?
— Да, сэр, имел такую честь, — ответил Дентон.
— Можете сесть, патрульный, — объявил Кёртис. — Патрульный Кевин Макрей, встать…
Это тянулось два часа. Когда пришла пора адвокатов, выступление взял на себя Джеймс Вэхи. Он долго служил защитником при Союзе работников городского транспорта Америки и прославился еще до рождения Дэнни. Двигался Вэхи с плавностью и стремительностью спортсмена; он вышел вперед, просиял уверенной и хитрой улыбкой, глядя на девятнадцать обвиняемых, и только затем повернулся лицом к Кёртису:
— Хотя я и согласен, что мы собрались здесь не для того, чтобы обсуждать легитимность параграфа тридцать пять, я вынужден констатировать, что и сам комиссар, автор данного параграфа, признает его неопределенный статус. Если комиссар сам не верит в незыблемость собственных постановлений, какой вывод можем сделать из этого мы? А вывод такой: это попросту вторжение в личную жизнь человека…
Кёртис постучал молотком.
— …и неслыханное посягательство на его свободу действий.
Комиссар снова поднял молоток, но Вэхи устремил указующий перст прямо ему в лицо:
— Вы, сэр, не признавали за этими людьми основополагающих прав трудящихся. Вы упорно не соглашались поднять им зарплату выше прожиточного минимума, обеспечить им сносные условия работы и сна, а кроме того, требовали такой продолжительности смен, что подвергалась угрозе не только их собственная, но и общественная безопасность. И теперь вы восседаете перед нами как судья. Это низкий поступок, сэр. Кроме ваших заявлений, нет ничего, что позволило бы усомниться в преданности этих людей интересам населения нашего великого города. Они не покидали свои посты, не отказывались выполнять профессиональный долг. Будь у вас свидетельства обратного, вы бы их уже нам представили, не сомневаюсь. Единственный проступок, который совершили эти люди, — и прошу заметить, я употребляю слово «проступок» в ироническом смысле, — состоит в том, что они отказались склонить головы перед вашим желанием запретить им вступать в общенациональную профсоюзную организацию. Кроме того, простой взгляд на календарь подскажет: ваша новая редакция параграфа тридцать пять сделана с подозрительной поспешностью, и я более чем уверен, что любой судья на планете сочтет это хитростью. — Он повернулся к обвиняемым и журналистам, расположившимся сзади, изящный в своем великолепном костюме и с копной белоснежных волос. — Я не собираюсь защищать этих людей, поскольку здесь нечего защищать. Сегодня в этой комнате подвергается сомнению не их приверженность американским ценностям и патриотизм, — прогремел Вэхи, — а ваша, сэр!
Кёртис стучал молотком, Паркер кричал, призывая всех к порядку, а обвиняемые улюлюкали, аплодировали, вскакивали на ноги.
Когда Вэхи вернулся на свое место, наступила очередь Дэнни. Он встал перед побагровевшим Кёртисом.
— Я скажу просто. Мне кажется, вопрос состоит в том, отразилось ли наше членство в Американской федерации труда на эффективности работы полиции. Комиссар Кёртис, я со всей уверенностью заявляю, что этого не произошло. Несложное исследование статистики уровня преступности на территории наших восемнадцати участков показывает, что это не так, а конкретные данные я могу привести. Мы — полицейские, это наше главное дело, и мы поклялись поддерживать законность и порядок. Заверяю вас, что это никогда не изменится.
Все захлопали, и Дэнни сел на место. Кёртис поднялся из-за стола — трясущийся и бледный, узел галстука ослаблен, волосы всклокочены.
— Я приму к сведению все замечания и свидетельства, — произнес он, ухватившись за край стола. — Всего хорошего, джентльмены.
С этими словами он покинул комнату, и вместе с ним вышел Герберт Паркер.
ТРЕБУЮТСЯ ЗДОРОВЫЕ, КРЕПКИЕ МУЖЧИНЫ
Бостонское управление полиции проводит набор в доброволь-ную полицейскую дружину, которую возглавит бывш. суперинт. полиции Уильям Пирс. Только для белых. Желательно с опытом участия в войне или атлетического телосложения. Кандидатам обращаться в Арсенал штата с 9:00 до 17:00, пнд — птн.
Лютер положил газету обратно на скамейку, где он ее и нашел. Добровольная полицейская дружина, вы только поглядите. Вооружить свору белых мужиков, которые или слишком тупые, чтобы получить нормальную работу, или до того рвутся проявить свою мужскую силу, что готовы ради такого дела бросить хорошее место. И тем и другим оружия лучше бы не давать, а то скверно кончится. Он представил себе такое же объявление, призывающее на такую же службу черных, и громко расхохотался. Белый, сидевший через скамейку от него, тут же встал и ушел.
Лютер, вот редкость, целый день бродил по городу, потому как от нетерпения готов был наизнанку вывернуться. В Талсе его ждет ребенок, которого он никогда не видел. Его ребенок. И Лайла тоже его там ждет, и она с каждым днем к нему, Лютеру, все больше мягчает. Когда-то он верил, что мир — огроменная вечеринка, набитая интересными мужчинами и прекрасными женщинами, и что, каждый по-своему, они без остатка заполнят все пустоты в нем, в Лютере, и он наконец станет целым, впервые с тех пор, как Лютеров папаша сделал ноги. Но теперь он понимал, что на самом-то деле все иначе. Да, он встретил Дэнни и Нору, и его чувства к ним настолько остры, что даже поразительно. И, Господь свидетель, он любит обоих Жидро, они стали для него как бабушка и дедушка, о которых он раньше часто мечтал. Но в конечном счете это ничего не меняет: Лютер предпочел бы оказаться дома. Со своей женушкой. Со своим сыном.