Кёртис покачал головой:
— Нет.
— Боюсь, это не вам решать.
Кёртис откинулся в кресле.
— И не вам, господин мэр. Решать губернатору. Я не далее как пять минут назад беседовал с ним по телефону, и он ясно дал понять, что при нынешнем положении дел не следует привлекать Гвардию.
— Какое же положение вы с ним считаете подходящим? — осведомился Питерс. — Когда всё разобьется вдребезги?
— Губернатор Кулидж пояснил: исследования доказывают, что массовые беспорядки никогда не начинаются в первую ночь. Толпе нужен день, чтобы мобилизоваться.
— Поскольку невыход всей городской полиции на работу — явление исключительное, — произнес Питерс, стараясь совладать с голосом, — я невольно задаюсь вопросом, насколько эти исследования применимы к нашей ситуации, комиссар.
— Господин мэр, — ответил Кёртис, глянув на телохранителя, словно ожидая, что «пинкертон» немедленно повалит Питерса на пол, — никто не мешает вам донести свою озабоченность до губернатора.
Эндрю Питерс поднялся, взял свое канотье.
— Если выяснится, что вы ошибаетесь, комиссар, тогда можете не трудиться завтра приходить на службу.
Он покинул кабинет, стараясь не обращать внимания на дрожь в ногах.
— Лютер!
Лютер остановился на углу Уинтер-стрит и Тремонт-стрит и заозирался в поисках источника голоса. Трудновато было определить, кто его окликнул: на улицах полно народу. Кучки мужчин, расположившись по всему парку Коммон, нагло играли в кости, а немногие еще не спрятавшиеся по домам женщины старались прошмыгнуть побыстрее, поглубже запахнув пальто или стиснув ворот у шеи.
«Грядут скверные времена», — подумал он, сворачивая в сторону дома Жидро.
— Лютер! Лютер Лоуренс!
Он снова остановился, в груди у него похолодело, едва он услышал свою фамилию. Знакомая черная физиономия плыла к нему через толпу, словно воздушный шарик. Лютер узнал лицо, но прошло несколько тревожных секунд, прежде чем он смог уверенно сказать, кто это; а человек уже радостно протянул ему руку. Пожатие было крепкое.
— Лютер Лоуренс, ей-богу! — Он притянул Лютера к себе и обнял.
— Байрон, — произнес Лютер, когда объятия разомкнулись.
Байрон Джексон, Старик. Его босс в гостинице «Талса», глава профсоюза цветных носильщиков. По-честному делил чаевые. Старик Байрон, который всегда улыбался белым самой широкой улыбкой на свете, а как только они пропадут из виду — крыл их на чем свет стоит. Да, Старик Байрон — из хороших людей, чего уж там.
— Далековато ты на север забрался, а? — проговорил Лютер.
— И то правда, — ответил Старик Байрон. — Да и ты, Лютер. Ни в жисть бы не подумал, что тебя тут повстречаю. У нас пошел слушок, что…
Старик Байрон подозрительно зыркнул в толпу.
— Какой слушок? — спросил Лютер.
Старик Байрон наклонился к нему поближе:
— Что ты помер, сынок.
Лютер дернул головой, приглашая его двинуться по улице, и Старик Байрон пошел рядом с ним; они направились к Сколли-сквер, прочь от дома Жидро. Брели они медленно: толпа с каждой минутой густела.
— Ничего я не помер, — возразил Лютер. — Просто в Бостоне.
Старик Байрон спросил:
— А что это все на улицу высыпали?
— Полиция не вышла на службу.
— Типун тебе на язык.
— Так и есть, — заверил его Лютер.
— Читал я, что это, мол, возможно, — отозвался Байрон, — но я бы такому ни в жисть не поверил. Для наших это паршиво обернется, как по-твоему, Лютер?
Лютер покачал головой:
— Вряд ли. Тут, вообще-то, не особо линчуют, но ежели кто забудет посадить пса на цепь — кто ж его знает, что может случиться. А тебя как сюда занесло, Байрон?
— Из-за брата, — ответил тот. — Рак у него. Живьем его сжирает.
Лютер глянул на Байрона, увидел, как беднягу согнула эта тяжесть.
— Может, выкарабкается?
Старик Байрон покачал головой:
— Он у него в костях.
— Сочувствую.
— Спасибо, сынок.
— Он в больнице?
Старик Байрон опять покачал головой:
— Дома. — Ткнул большим пальцем налево: — В Вест-Энде.
— И другой родни нету, кроме тебя?
— Сестра есть. В Тексаркане. Дряхлая она слишком, чтоб ездить.
Лютер не знал, что тут еще сказать, так что просто повторил: «Сочувствую», и Старик Байрон пожал плечами.
— Что тут поделаешь, так ведь?
Слева от них кто-то завопил, и Лютер увидел женщину с окровавленным лицом: какой-то мужик сорвал у нее с шеи бусы и припустил к парку. В толпе хохотали. Паренек залез на фонарный столб, вытащил из-за пояса молоток и расколотил фонарь.
— Кругом бандюги, — заметил Байрон.
— Точно.
Лютер подумал повернуть назад, но не увидел ни единого просвета в толпе, только плечи и головы. Движущаяся стена напирала на них, толкала вперед. Лютеру совестно было, что он втравил в это Байрона, что он, пусть и на секунду, заподозрил: тот не просто старый носильщик, который вот-вот потеряет брата. Он встал на цыпочки, вытянул шею, высматривая, не найдется ли для них пути к отступлению, и увидел, что впереди, совсем рядом, на углу Сити-Холл-авеню, какие-то типы пуляют камнями в витрину сигарного магазина «Вождь краснокожих». Витрина разбилась, длинные стеклянные зубья какое-то время повисели, поскрипывая на влажном ветерке, и потом обрушились.
Осколок отскочил в глаз какому-то коротышке, и тот только и успел, что вскинуть руку, прежде чем толпа повалила его и протопала по нему в лавку. Рядом разбили еще одну витрину, в пекарне. Буханки и кексы полетели над головами, стали падать в толпу.
Старик Байрон, казалось, перепугался. Лютер обнял его за плечи и постарался успокоить.
— А как твоего брата зовут?
Старик Байрон наклонил голову набок, точно не понял вопроса.
— Я спрашиваю, как?..
— Карнелл. Ну да… — Он неуверенно улыбнулся Лютеру. — Карнелл его зовут.
Лютер улыбнулся в ответ. Он не снимал руки с плеча Байрона, хотя опасался ножа или пистолета: теперь он знал, что у Старика что-то такое при себе имеется. «Ну да» — вот на чем тот прокололся. Байрон сказал это, словно подтверждая правильность своего ответа, ответа на экзамене, к которому он слишком уж старательно подготовился.
Разлетелась еще одна витрина, теперь — справа от них. Потом еще одна. Белый толстяк отпихнул их, протискиваясь к шляпному магазину «Кролик Питер». Витрины сыпались и сыпались: «Мужская одежда» Сэла Майера, «Обувь» Льюиса, лавка Принстонской одежной компании, «Ткани» Дрейка. Стекло сверкало, хрустело под ногами, брызгало в воздух. Прямо перед ними солдат обрушил ножку стула, уже и без того темную от крови, на голову моряка.