Все это он поведал Дэнни сквозь пару кисейных занавесок, висевших в инфекционной палате отделения интенсивной терапии больницы Брайэма. В середине дня, когда Дэнни пришел его навестить, в палате больше никого не было, только под простыней по ту сторону прохода бугрилось чье-то тело. Остальные койки стояли пустые, занавески возле них были раздвинуты. Ощущение от этого было почему-то даже более жуткое.
Дэнни выдали маску и перчатки; перчатки он сунул в карман, а маску повесил на шею. Но все-таки разговаривал со Стивом через кисею. Он не боялся, что подхватит заразу. Пускай Создатель сам решает, как с тобой быть, иначе получится — ты не веришь, что Он тебя создал. Но смотреть, как она лишает Стива сил, обращает его в труху, — это совсем другое дело. Не умирать, а лишь смотреть.
Стив говорил так, словно одновременно пытался прополоскать горло. Слова с трудом проталкивались сквозь мокроту.
— Вдова не пришла. Представляешь?
Дэнни на это ничего не ответил. Он встречался с вдовой Койл один-единственный раз, и у него осталось впечатление чего-то суетливого и тревожно-себялюбивого.
— Не вижу тебя. — Стив прокашлялся.
— А я тебя вижу, старина, — ответил Дэнни.
— Отодвинь занавеску, а?
Дэнни не сразу пошевелился.
— Страшно? Я тебя не виню. Ладно, не надо.
Дэнни подался вперед, потом отклонился назад, и так несколько раз. Поддернул брюки. Снова наклонился. И отодвинул занавеску.
Его друг сидел в кровати, подушка у него под головой потемнела. Лицо у Стива было одновременно и распухшее, и страшно исхудавшее, как у десятков зараженных, живых и мертвых, которых они навидались за этот месяц. Глаза таращились, словно пытаясь сбежать, и в них дрожала мутная пленка, скапливавшаяся в уголках. Но он был не лиловый. И не черный. Он не выкашливал легкие, не ходил под себя. В общем, не так уж болен, как можно было опасаться. По крайней мере — пока.
Приподняв бровь, он глянул на Дэнни, изможденно усмехнулся:
— Помнишь девчонок, которых я клеил летом?
Дэнни кивнул:
— С некоторыми дело зашло дальше.
Он кашлянул. Коротко и негромко, в кулак:
— Я, между прочим, песенку написал. У себя в голове. Называется «Летние девчонки».
Дэнни вдруг ощутил, какой от Стива идет жар. Если склониться над ним, волны жара доберутся до лица, их чувствуешь уже за фут.
— Вот как? «Летние девчонки»?
— «Летние девчонки», точно. Как-нибудь тебе спою.
На прикроватном столике Дэнни увидел ведерко с водой. Он вытащил из него полотенце, выжал, положил Стиву на лоб. Стив глянул на него безумными и благодарными глазами. Дэнни провел полотенцем по его лбу, вытер щеки, потом опустил нагревшееся полотенце в прохладную воду и снова отжал. Протер напарнику уши, шею с боков и спереди, подбородок.
— Дэн.
— Да?
Стив скривился:
— Мне на грудь словно лошадь навалилась.
Дэнни старался не разреветься. Он не отводил взгляда от лица Стива, кладя полотенце обратно в ведерко.
— Сильно болит?
— Да. Сильно.
— Дышать можешь?
— Не очень-то.
— Тогда, видно, лучше позвать доктора.
Стив поднял и опустил веки.
Дэнни похлопал его по руке и позвал врача.
— Побудь тут, — попросил Стив. Губы у него были белые.
Дэнни улыбнулся и кивнул. Развернулся на маленькой табуретке, которую вкатили в палату, когда он пришел. Снова крикнул врача.
Эйвери Уоллис, семнадцать лет прислуживавший семейству Коглинов, скончался от инфлюэнцы и был похоронен на кладбище «Кедровая роща», на участке, который Томас Коглин сам купил для него десять лет назад. На краткую погребальную церемонию пришли только Томас, Дэнни и Нора. Больше никто.
Томас проговорил:
— Жена его уже двадцать лет как умерла. Дети рассеялись по свету, большинство сейчас в Чикаго, один в Канаде. Никогда ему не писали. Он потерял с ними связь. Он был хороший человек. Не всякому открывался, но хороший человек.
Дэнни с удивлением услышал печаль в голосе отца.
Гроб Эйвери Уоллиса начали опускать в могилу; отец зачерпнул горсть земли и бросил на деревянную крышку.
— Господи, упокой его душу.
Нора стояла опустив голову, по лицу ее текли слезы. Дэнни потрясенно думал: как же так, ты знал этого человека всю жизнь, но так по-настоящему и не узнал?
Дэнни кинул на гроб и свою пригоршню земли.
Потому что он был черный. Вот почему.
Стив вышел из больницы Питера Бента Брайэма через десять дней. Как и тысячи других заразившихся, он выжил, а грипп продолжал неудержимо расползаться по стране, достигнув Калифорнии и Нью-Мексико в тот самый день, когда Стив подошел вместе с Дэнни к такси.
Стив брел, опираясь на трость. Теперь ему всегда придется так ходить, предупреждали доктора. Инфлюэнца ослабила сердце, задела мозг. Головные боли никогда не оставят его в покое. Иногда ему, возможно, будет трудно говорить, а физические нагрузки, скорее всего, попросту убьют его. Неделю назад он еще шутил над этим, но теперь помалкивал.
До стоянки такси было совсем недалеко, но путь занял много времени.
— Между прочим, даже на канцелярскую работу нельзя, — проговорил он, когда они добрались до такси.
— Знаю, — ответил Дэнни. — Жалко.
— Говорят, «слишком большое напряжение».
Стив с трудом забрался в машину, Дэнни передал ему трость. Он обошел такси с другой стороны и сел.
— Куда едем? — спросил таксист.
Стив посмотрел на Дэнни, а тот выжидательно смотрел на него.
— Вы чего, глухие? Куда ехать?
— Не хами! — Стив назвал ему адрес доходного дома на Салем-стрит. Машина отъехала, и Стив взглянул на Дэнни: — Поможешь мне собрать вещи?
— Тебе незачем уезжать.
— Не на что там жить. Работы нет.
— А вдова Койл? — спросил Дэнни.
Стив пожал плечами:
— Не видел ее, с тех пор как свалился.
— И куда же ты теперь?
Еще одно пожатие плечами.
— Кто-нибудь же нанимает калек.
С минуту Дэнни молчал. Они тащились по ухабам Хантингтон-авеню.
— Должен ведь быть какой-то выход, чтобы…
Стив похлопал его по плечу:
— Коглин, дорогой, «какой-то выход» бывает не всегда. Многие падают, а внизу никакой сетки. Просто летят вниз.
— Куда?