— В этом списке пять имен. Каждый должен мне пять сотен за неделю, а то и побольше. Вы, парни, сегодня же пойдете и получите с них. И я знаю — вы там ноете и пищите про себя: мол, Декан, сэр, для тяжелых случаев у вас есть Франт с Дымарем. Ты ведь так думаешь, Деревня?
Лютер кивнул.
— Что ж, в обычное время Дымарь с Франтом или еще какие-нибудь сукины сыны из тех, что ни хрена не боятся, и занялись бы таким делом. Но сейчас у нас не обычные времена. У каждого, кто в этом списке, дома кто-нибудь да валяется с гриппом. А я не собираюсь терять полезных ниггеров вроде Франта или Дымаря из-за этой хвори.
— А вот двух бесполезных ниггеров вроде нас… — произнес Лютер.
Декан откинул голову:
— Глядите-ка, у парня голос прорезался. Я в тебе не ошибся, Деревня, у тебя талант. — Он фыркнул и выпил еще виски. — Ты прав. К тому я и веду. Вы идете и собираете долги с этих пятерых. Соберете не все — разницу возмещаете сами. Принесете мне должок от одного, потом от другого. И так далее, пока не пройдет эта сраная эпидемия. Тогда я оставлю на вас только основной долг, а проценты, так и быть, скощу. Ну, — он растянул рот в улыбке, — что вы на это скажете?
— Сэр, — сказал Джесси, — этот грипп в один день убивает человека.
— Верно, — признал Декан. — Значит, если ты его подцепишь, ты можешь помереть завтра, к этому часу. А вот если не притащите мои деньги, уж тогда, ниггер, ты наверняка помрешь уже сегодня ночью.
Декан посоветовал им доктора, принимавшего в комнатке за тиром, возле Второй улицы, и они двинули туда, проблевавшись в переулочке за Декановым клубом. Врач, старый пьяный мулат с шевелюрой, выкрашенной в ржавый цвет, заштопал Джессину челюсть, и Джесси только всасывал воздух сквозь стиснутые зубы, и слезы тихо катились у него по лицу.
Они выбрались наружу, и Джесси заявил:
— Мне бы чего-нибудь болеутоляющего.
— Только подумай насчет ширнуться, и я тебя сам убью, — пригрозил Лютер.
— Отлично, — согласился Джесси. — Но я от боли думать не могу, так что — какие у тебя предложения?
Они посетили заднюю каморку аптеки, и Лютер купил пакетик кокаина. Две дорожки он отмерил себе, чтобы подуспокоить нервы, а четыре — Джесси. Джесси втянул свои дорожки одну за другой и следом опрокинул в себя рюмку виски.
Лютер заметил:
— Нам понадобятся пушки.
— Пушки у меня есть, — ответил Джесси.
Они зашли к нему на квартиру, и Джесси выдал ему длинноствольный «тридцать восьмой», а себе за пояс, сзади, засунул кольт сорок пятого калибра, после чего спросил:
— Знаешь, как им орудовать?
Лютер покачал головой:
— Я только знаю, что, если какой-нибудь ниггер захочет меня вышибить из своего дома, я ему наставлю эту штуку в лицо.
— А вдруг это не подействует?
— Я сегодня помирать не намерен, — заявил Лютер.
— Тогда скажи.
— Чего сказать?
— Ежели это не подействует, что ты собираешься делать?
Лютер положил «тридцать восьмой» в карман пальто и ответил:
— Я этого сукина сына пристрелю.
— Тогда, черт подери, негритос, — Джесси по-прежнему говорил сквозь стиснутые зубы, только теперь причиной была не боль, а кокаин, — тогда за работу.
Жуткое они являли зрелище, чего уж там: Лютер поймал их отражение в большом окне гостиной Артура Смолли, когда они подошли к его дому. Два негра, порядочно на взводе, маски закрывают рот и нос, у одного из нижней челюсти торчат, словно колья забора, черные скрепки. В прежние времена один их видок мог бы вытрясти денежки из всякого богобоязненного гринвудца, но теперь этого было мало, теперь почти все стали похожи на чучела. На высоких окнах дома были намалеваны белые косые кресты, но Лютеру с Джесси ничего не оставалось, кроме как подняться прямиком на крыльцо и позвонить.
Судя по виду жилища, этот самый Артур Смолли когда-то пытался заделаться фермером: слева Лютер увидал хлев, сильно нуждавшийся в покраске, а также поле, по которому бродили тощая лошадь и пара костлявых коров. Но тут уже давненько никто не пахал, не сеял и не жал, и сейчас, в середине осени, поле заросло высоченными сорняками.
Сквозь сетку внешней двери они увидели человека примерно Лютеровых размеров, но раза в два старше. На нем были подтяжки и нижняя рубашка, пожелтевшая от пота, и маска у него на лице тоже пожелтела, и глаза у него покраснели от усталости, или от горя, или от гриппа.
— Вы кто? — спросил он каким-то безжизненным голосом, точно ему совсем не важно, что там они ответят.
— Вы Артур Смолли, сэр? — осведомился Лютер.
Мужчина засунул большие пальцы за подтяжки.
— А вы как думаете?
— Надо было догадаться? — произнес Лютер. — Думаю, что вы.
— Верно догадался, парень. — Он подался им навстречу, шевельнув сетку. — Чего хотите?
— Нас послал Декан, — объяснил Джесси.
— Да ну?
В доме за его спиной кто-то застонал, и до Лютера долетел запах гнили, точно кто-то еще в июле вынул из холодильника яйца, молоко и мясо, да так их и оставил.
Артур Смолли увидел, как Лютера перекосило от вони, и открыл дверь с сеткой пошире:
— Вы как, хотите войти?
— Не-а, сэр, — ответил Джесси. — Может, вы нам просто отдадите Декановы деньги?
— А, деньги? — Он похлопал себя по карманам. — Ну как же, у меня кой-какие имеются, я их аккурат сегодня утром выудил из денежного колодца. Правда, чуток сыроваты, но…
— Мы тут не шутки шутим, — заметил Джесси, поправляя шляпу, съехавшую ему на лоб.
Артур Смолли наклонился над порогом, и Джесси с Лютером отшатнулись.
— Как, похоже, чтобы я в последнее время работал? — спросил Смолли.
— Нет, не похоже.
— А знаете, что я делал?
Последние слова он прошептал, и этот самый шепот заставил Лютера попятиться: в нем было что-то непристойное.
— Позавчера вечером я схоронил свою младшенькую, — прошипел Артур Смолли, вытянув шею. — Под вязом закопал. Она его любила, этот вяз, вот я и… — Он пожал плечами. — Тринадцать ей было. А моя старшая сейчас валяется в постели с этой хворью. А жена… Она уж два дня все никак не очнется. Голова у нее горит, что твой чайник. Помрет она, — заключил он. — Видать, сегодня в ночь. Или завтра. Вы точно войти-то не хотите?
Лютер с Джесси покачали головой.
— У меня там простыни в поту, и дерьмо надо отмывать. Помощники пригодятся.
— Деньги, мистер Смолли.
Лютеру хотелось удрать с этого крыльца, подальше от этой хворобы, и он ненавидел Артура Смолли за его нестираную рубаху.