— Вы живете в разных местах?
— Точно. — Маевский помолчал и вдруг кивнул на закрытую дверь купе: — Тебе бывает одиноко? С ним, — уточнил он.
— Странные вопросы ты задаешь. Как можно быть одинокой с кем-то. Двое — не один.
— И все же?
— Не знаю. Для тебя это важно?
— Хотелось бы узнать о тебе больше.
— Нет, с ним я не одинока. Наоборот, я ищу одиночества. Отгораживаюсь от него книжкой или экраном телевизора.
— Другими словами, тебя порой тяготит общение с ним.
— Ну, такие моменты бывают, наверное, в жизни каждого человека. Каждый таскает на себе панцирь и прячется в нем, только не замечает этого или не хочет замечать. Люди по своей природе — черепахи, некоторые такие же медлительные.
— А Виктор — он тоже таскает на себе панцирь?
— Да.
— И в чем это выражается?
— Он никогда не говорит со мной о прошлой жизни. Точнее, избегает разговоров о ней. Он работал в милиции…
— Да, это так, — вставил журналист.
— Но неважно, — продолжала Ким. — Для меня его жизнь началась с того момента, когда я увидела его, и что у него было до меня, меня не интересовало и не волновало.
Ее не волнует прошлое Биленкова — это неплохой выход из положения. Но ведь как-то он должен был объяснить хотя бы покушение на Старого Хэнка, не говоря уже об этой заграничной вылазке! Нельзя же так слепо доверять даже близкому человеку.
— Ты всегда делаешь то, что говорит он?
— Он обещал, что все объяснит потом. Я верю ему.
— Это слепая вера, — покачал головой Андрей. — Существует предание, дьявол спрашивает угольщика: «Чему ты веришь?» «Я верю тому, чему верит Святая церковь», — отвечает угольщик. «А чему верит Святая церковь?» «Она верит тому, чему верю я».
— У твоего предания есть окончание?
— Да. Дьявол послушал угольщика и не стал его искушать.
— Он ушел?
— Думаю, да.
— И тебе пора. И больше не искушай меня.
Маевский вернулся на свое место, но мысли его витали вокруг Юонг. Трудно представить себя на месте Биленкова, но Андрей не был уверен, что вовлек бы в это смертельно опасное мероприятие свою подругу. И вот Ким — уже инструмент, которым он собрался получить доступ к паре укрепленных друг другом боевиков. Он рисковал ею, но другого выхода не видел. Что касается Ким — она, конечно, играла на стороне Биленкова. Они были партнерами в самом широком смысле этого слова . Эта сволочь выковал себе пару и закалил, как меч. Она прикрывала его спину и в то же время всегда оставалась на виду. Почему?
Почему?
И журналист нашел ответ: потому что Ким представляла куда большую опасность, чем все, вместе взятые, боевики из его спецгруппы. Их он убьет без жалости, может, даже подумает об этом в стиле Старого Хэнка: «Умерщвление — не убийство», — а как быть с Ким, если она узнает правду? Именно ту часть правды о ней самой: как он лепил ее с совершенного образца, который привиделся ему в полумраке детской комнаты. Биленков боялся потерять ее, потому что любил как дочь, как жену, как любовницу. Он боялся этой страшной тайны.
А Старый Хэнк? Он мог внятно ответить, почему жил такой мерзкой жизнью, похожей на обрывок из страшной сказки?
Их всех объединяло одно: не сам страх, а взгляд на него широко распахнутыми глазами.
Москва
Игорное заведение в Измайловском парке культуры и отдыха никто из его завсегдатаев ни разу не назвал подпольным. Все солидно, со вкусом, рассчитано на долгое время. Время текло здесь неспешно и только по наручным часам: как в любом другом казино, настенные часы здесь отсутствовали.
Здание было поделено на несколько помещений. Самое большое и шумное — с игровыми автоматами. Как правило, те, кто дергал за рычаг «однорукого бандита», относились к самой нервной категории игроков. Они просаживали здесь последние деньги, очередные кредиты, мечтая сорвать банк и страшась психушки. Это помещение было и самым задымленным: сто процентов нервных курящих людей.
Иная атмосфера царила в зале с игровыми столами: рулетка, покер, блэк-джек — пожалуй, самая популярная и скоростная карточная игра по всему миру, и другие.
Перекатывая в пальцах фишку с номиналом в сто долларов, Шевкет Абдулов бросал взгляд на соседний стол, за которым собрались четверо игроков в покер: три интеллектуала и один профессионал. Шевкет на девяносто процентов был уверен, что куш сорвет профессионал — с неподвижными и непроницаемыми глазами. Он имел навыки шулера, но использовал их редко и исключительно вне стен этого казино.
Шевкет поджидал своего приятеля и двух новых клиентов, считай, двух новых членов клуба. Они должны были появиться с минуты на минуту и принести, как минимум, многообещающее начало вечера.
Он поднял глаза на человека лет около сорока, походившего на актера Олега Даля: сухопарый, с выразительным ироничным взглядом.
— Один коньяк, — сделал Кравец заказ подоспевшему официанту, одетому в белую рубашку и бордового цвета жилет. И только потом поздоровался: — Ну, здравствуй, Шевкет.
Абдулов рассмеялся. Только голос помог ему в «идентификации Кравца». Ему показалось это забавным, как розыгрыш… начавшийся на берегу Яузы спустя час после убийства генерала Болдырева.
— Кравец!.. Глазам не верю!
— У меня имя есть. Спасибо, — поблагодарил Игорь официанта, снимая с подноса пузатый бокал с коньяком.
— Черт! — щелкнул пальцами Шевкет. — Забыл… Олег?
— Дурака валяешь?
— Нет, серьезно, забыл. Напомни.
— Игорь, — чувствуя себя болваном, назвался Кравец.
— Точно — Игорь! Извини, брат, столько воды утекло.
— Ты даже не представляешь — сколько. — В голове Кравца зашумело, и он помассировал виски кончиками пальцев — обычно этот прием помогал, и боль уходила. Помогло и в этот раз: боль ушла, но шум — шум воды, которая несла его вдоль берега, заполонил уши. Вот сейчас его развернет ногами по течению, снова развернет, и так будет кружить до тех пор, пока он не уткнется головой в песок. И если бы напор воды перевернул его безвольное тело со спины на живот, он бы захлебнулся… Он лежит с открытыми глазами, в висках пульсирует боль. Странное, дикое чувство: голова горит огнем, а тело сковано льдом. На миг сознание уходит… Потом он подтягивает под себя одну ногу, другую, выпрямляет их, выползая на песчаный берег, столько усилий, и все ради одного дюйма пути. Он повторяет движения, и смерть отступает от него еще на один дюйм. Пройдет много времени, и он поднимется на ноги. Но вспомнит об этом только после того, как его ослепит вспышка, после озарения в самом широком смысле этого слова — спустя пятнадцать лет. Вспомнить бы еще одного человека, чей смутный образ не отпускал Кравца ни днем, ни ночью, тогда он смог бы назвать это событие контактом, а в себе обнаружить дополнительные силы — сверхспособности.