Ракель помедлила и посмотрела на Олега, который остановился на середине лестницы и вопросительно глядел на нее.
— Это не Харри, — сказала Ракель, улыбнувшись. — Я открою. Иди наверх.
При виде девушки, стоявшей на крыльце, сердце Ракели забилось еще спокойнее. Девушка казалась напуганной.
— Вы — Ракель, — произнесла она. — Подруга Харри.
Ракель подумала, что это вступление, возможно, должно было ее обеспокоить. Молодая симпатичная девушка, которая обращается к ней дрожащим голосом и ссылается на ее будущего мужа. И ей, конечно, следовало внимательно изучить плотно облегающий ее фигуру тренировочный костюм на предмет округлившегося животика.
Но она не обеспокоилась и не изучила, а просто кивнула в ответ:
— Да, это я.
— А я — Силье Гравсенг.
Девушка выжидательно смотрела на Ракель, словно ждала реакции, словно ее имя должно было что-то значить для Ракели. Она обратила внимание, что девушка держит руки за спиной. Психолог однажды сказал ей, что людям, которые прячут свои руки, есть что скрывать. Да, подумала она. Руки.
Ракель улыбнулась:
— Чем я могу вам помочь, Силье?
— Харри преподает… преподавал у меня.
— Да?
— Я должна кое-что рассказать вам о нем. И обо мне.
Ракель нахмурилась:
— Вот как?
— Я могу войти?
Ракель задумалась. Ей не хотелось впускать в дом чужих людей. Когда Харри вернется, в доме должны быть только Олег, она и он. Трое. И больше никого. Во всяком случае, никого, кто мог что-то рассказать о нем. О нем и о себе. И все-таки это случилось. Взгляд ее непроизвольно скользнул по животу молодой девушки.
— Это не займет много времени, госпожа Фёуке.
Госпожа. Что Харри ей рассказывал? Она оценила ситуацию. Услышала, что Олег увеличил громкость музыки. И открыла дверь.
Девушка вошла в дом, нагнулась и принялась развязывать кроссовки.
— Не надо, — сказала Ракель. — Давайте по-быстрому, хорошо? Я немного занята.
— Хорошо, — ответила девушка, улыбаясь. Только теперь, на ярком свету в гостиной, Ракель увидела, что лицо девушки покрывает блестящий слой пота. Она прошла вслед за Ракелью на кухню.
— Музыка, — произнесла девушка. — Харри дома?
И вот теперь Ракель ощутила беспокойство. Девушка автоматически связала музыку с Харри. Знала, что Харри слушает эту музыку? Следующая мысль пришла так быстро, что Ракель не успела ее отогнать: или эту музыку Харри слушал с этой девушкой?
Гостья уселась за большой стол, положила на него ладони, погладила столешницу. Ракель внимательно следила за ее движениями. Она гладила так, будто знала, каково на ощупь шершавое необработанное дерево, какое оно приятное, живое. Взгляд ее остановился на кофейной чашке Харри. Она что….
— Что вы хотели рассказать мне, Силье?
Девушка улыбнулась грустной, почти несчастной улыбкой, не отводя взгляда от чашки.
— Неужели он действительно не рассказывал вам обо мне, госпожа Фёуке?
Ракель на мгновение закрыла глаза. Этого не случилось. И она даже не подумала, что это случится. Она доверяла ему. Она снова открыла глаза.
— Говорите, что вы хотели сказать, так, будто он не рассказывал мне о вас, Силье.
— Как пожелаете, госпожа Фёуке.
Девушка отвела глаза от чашки и посмотрела на Ракель. Взгляд ее был неестественно открытым, невинным и незнающим, как у ребенка. И, подумала Ракель, таким же ужасным, как взгляд ребенка.
— Я хочу рассказать вам об изнасиловании, — произнесла Силье.
Ракель внезапно поняла, что ей тяжело дышать, как будто кто-то только что высосал из помещения весь воздух, как делают при упаковке одеял в вакуумные пакеты.
— О каком изнасиловании? — удалось выговорить ей.
Стало уже почти совсем темно, когда Бьёрн Хольм обнаружил наконец автомобиль.
Он свернул у Клеметсруда и поехал дальше на восток по региональному шоссе 155, но прозевал указатель на Фьелль. И только по дороге назад, когда он понял, что уехал слишком далеко и ему надо развернуться, он нашел этот указатель. На этой дороге движения было еще меньше, чем на региональной, и теперь, с наступлением темноты, она казалась совершенно пустынной. Казалось, что густой лес, обступивший дорогу с обеих сторон, подошел к ней ближе, и тут Бьёрн заметил на обочине задние фары припаркованной машины.
Он сбавил скорость и посмотрел в зеркало. Позади только тьма, впереди — пара болезненно ярких красных огней. Бьёрн свернул на обочину, остановился за стоящим автомобилем и вышел из машины. Где-то в лесу глухо и меланхолично голосила птица. Руар Мидтстюэн сидел на корточках рядом с кюветом в свете передних фар своей машины.
— Ты приехал, — сказал Руар Мидтстюэн.
Бьёрн взялся за ремень и подтянул брюки. Это он начал делать совсем недавно и не знал, откуда взялось это движение. Хотя нет, знал. Его отец в качестве вступления к разговору всегда подтягивал штаны в преддверии того весомого, что ему предстояло сказать, выразить или сделать. Бьёрн становился похожим на своего отца. Только вот весомые слова ему редко доводилось произносить.
— Значит, все произошло здесь, — сказал Бьёрн.
Руар кивнул, глядя на букет цветов, который он положил на асфальт.
— Она приехала сюда с друзьями полазать по горам. По дороге домой остановилась здесь, чтобы пописать в лесу. А остальные уехали вперед. Они считают, все случилось, когда она выбежала из леса и стала садиться на велосипед. Она торопилась, чтобы догнать друзей. Она была такой живой девочкой, понимаешь… — Ему приходилось напрягаться, чтобы контролировать свой голос. — И она выехала прямо на дорогу, не удержала равновесия и… — Руар взглядом показал, откуда ехал автомобиль. — Следов торможения не осталось. Никто не помнит, как выглядела машина, хотя она сразу после происшествия должна была проехать мимо остальных. Но они обсуждали маршруты восхождений и говорят, что мимо них проехало несколько автомобилей, они ведь довольно далеко уехали по направлению к Клеметсруду, прежде чем подумали, что Фиа уже давно должна была догнать их и что с ней что-то случилось.
Бьёрн кивнул, прочистил горло. Ему хотелось сбросить груз с плеч. Но Руар не дал ему ничего сказать:
— Мне не разрешили участвовать в расследовании, Бьёрн. Потому что я отец, так они сказали. Вместо этого в группу включили новичков. И когда до них наконец дошло, что это дело не пара пустяков, что водитель не пришел добровольно в полицию и никак себя не выдал, было уже поздно пускать в бой тяжелую артиллерию. Следы остыли, воспоминания стерлись.
— Руар…
— Скверная работа полиции, Бьёрн. Вот так вот. Мы всю жизнь отдаем службе, отдаем все, что у нас есть, а потом, когда мы теряем самое дорогое, что мы получаем в ответ? Ничего. Это предательство, Бьёрн.