— Я выхожу, — сказала Беата.
Девушка посмотрела вверх, приподняв тонкую, нарисованную карандашом бровь, но не пошевелилась.
Беата сорвала с нее наушники:
— Полиция. Мне надо выйти.
— Мы ведь едем, — сказала девушка.
— Ну-ка, живо двигай своей жирной задницей!
Другие пассажиры повернулись в сторону Беаты Лённ. Но она не покраснела. Она больше не была той девочкой. Фигурка у нее была такой же стройной, кожа — бледной до прозрачности, волосы — бесцветными и сухими, как недоваренные спагетти. Но той Беаты Лённ больше не было.
— Остановите трамвай! Полиция! Стоять!
Пробираясь к кабине водителя и передней двери, она уже слышала скрип тормозов. Она показала водителю удостоверение и нетерпеливо замерла в ожидании. После резкого рывка трамвай остановился, стоящие пассажиры качнулись вперед, повиснув на поручнях, и двери открылись. Беата одним прыжком выскочила на улицу, обежала трамвай спереди и понеслась вдоль трамвайных путей. Она почувствовала, как утренняя роса с травы просачивается сквозь тонкие тряпичные туфли, увидела, как отъезжает трамвай, услышала медленно нарастающий скрежет колес о рельсы и побежала изо всех сил. У нее не было никаких оснований предполагать, что Валентин вооружен. И он никуда не денется из битком набитого трамвая, если она, размахивая удостоверением, прокричит, за что собирается его арестовать. Только бы догнать этот чертов трамвай. Бег не был ее коньком. Врач, считавший, что она страдает синдромом Аспергера, сказал, что люди вроде нее обычно бывают довольно неуклюжими.
Беата чуть было не поскользнулась на мокрой траве, но удержалась на ногах. Всего несколько метров. Она добежала до хвоста трамвая, стукнула по нему рукой, закричала и помахала удостоверением в надежде, что водитель заметит ее в зеркало. Может, он и заметил. Увидел женщину, проспавшую на службу и отчаянно размахивающую проездной карточкой. Скрежет стал еще на четверть тона выше, и трамвай ускользнул от нее.
Беата остановилась и посмотрела вслед трамваю, удаляющемуся в сторону района Майорстуа. Потом обернулась и увидела, как ее трамвай уезжает в сторону площади Фрогнер.
Она тихо выругалась, достала телефон, перешла через дорогу, облокотилась на ограждение теннисного корта и набрала номер.
— Хольм.
— Это я. Я только что видела Валентина.
— Н-да? Ты уверена?
— Бьёрн…
— Прости. И где?
— В трамвае, который следует мимо Фрогнер-парка в сторону Майорстуа.
— А чего это ты там делаешь в такое время?
— На этот счет не беспокойся. Ты на работе?
— Да.
— Это трамвай двенадцатого маршрута. Узнай, где он сейчас, и перехвати его. Он не должен уйти.
— Хорошо, я вычислю остановки и пошлю ориентировку на Валентина патрульным машинам.
— Вот тут загвоздка.
— И какая же?
— Ориентировка. Он изменился.
— Что ты хочешь сказать?
— Пластическая операция. Довольно значительная. К примеру, он может ходить по Осло неузнанным. Пошли мне сообщение о том, где будет остановлен трамвай, и я подъеду и укажу на него.
— Принято.
Беата засунула телефон обратно в карман. Только сейчас она заметила, как тяжело дышит. Она прислонилась затылком к сетке ограждения корта. Перед ней во все стороны двигались утренние потоки транспорта, как будто ничего не случилось. Как будто тот факт, что убийца только что обнаружил себя, не имел ровным счетом никакого значения.
— Куда они подевались?
Беата оторвалась от решетки и повернулась к обладателю трескучего голоса.
Старик вопросительно смотрел на нее.
— Куда они все подевались? — повторил он.
И, заметив боль в его взгляде, Беата быстро проглотила появившийся в горле комок.
— Вы думаете, — сказал он, помахивая ракеткой, — они ушли на другой корт?
Беата медленно кивнула.
— Да, скорее всего, — произнес он. — Я должен быть не здесь. Они на другом корте. Они меня там ждут.
Беата смотрела на его узкую спину, двигавшуюся в сторону выхода с корта.
Потом она сама быстрым шагом направилась к Майорстуа. И хотя в голове у нее носились мысли о том, где сейчас может находиться Валентин, откуда он явился и насколько они сейчас близки к его поимке, она не могла избавиться от отзвуков тихого голоса старика: «Они меня там ждут».
Миа Хартвигсен изучающе смотрела на Харри Холе.
Она сложила руки на груди и встала вполоборота к нему. Вокруг патологоанатома лежали большие синие пластиковые емкости с отрезанными частями тела. Студенты уже ушли из кабинета Анатомического института, расположенного на первом этаже Национальной больницы, а теперь явилось это эхо из прошлого с судебно-медицинским отчетом об Асаеве под мышкой.
Язык ее тела был таким недружелюбным не потому, что Миа Хартвигсен не любила Холе, но потому, что он пришел с проблемой. Как обычно. Когда Холе был следователем, его явление всегда означало массу работы, сжатые сроки и хорошую возможность оказаться у позорного столба за ошибки, в которых была только малая доля ее вины.
— Я говорю, что мы произвели вскрытие Рудольфа Асаева, — сказала Миа, — и очень тщательно.
— Недостаточно тщательно, — ответил Харри, опуская отчет на один из блестящих металлических столов, на которых студенты недавно резали человеческое мясо.
Из-под пледа торчала мускулистая рука, отрезанная ниже плеча. Харри разобрал буквы на бледной татуировке: «Too young to die». [41] Ну что же. Может быть, кто-то из байкерской банды «Лос Лобос», попавший в разборки Асаева с конкурентами.
— И что же заставляет вас думать, что недостаточно тщательно, Холе?
— Прежде всего, вы не смогли указать причину смерти.
— Вы прекрасно знаете, что иногда тело просто-напросто не дает нам никаких подсказок. Но это не обязательно значит, что смерть наступила не по естественным причинам.
— А самым естественным в данном случае было бы то, что кто-то отнял у него жизнь.
— Я знаю, что потенциально он являлся главным свидетелем, но вскрытие проходит по определенным правилам, которые не подвержены воздействию подобных обстоятельств. Мы находим то, что находим, и ничего другого. Патологоанатомическая наука не для дилетантов.
— Кстати о науке, — сказал Холе, присаживаясь на стол. — Она основывается на проверке гипотез, не так ли? Люди придумывают теорию, а потом проверяют, верна она или нет. Правильно?
Миа Хартвигсен отрицательно покачала головой. Не потому, что он был неправ, а потому, что ей не нравилось направление, в каком пошел этот разговор.