Кожаная подушка на соседнем табурете тихо выдохнула, приняв тяжесть тела.
Глеб потянул носом, потом открыл глаза.
Пахло от девушки хорошо. Циничный такой запах, с затаенной истерикой. Глебу понравилось.
Он стал водить взглядом по ее телу, ища источники, составляющие этот букет.
Волосы, скрученные в тугие дрэды, — запах пересохшего жнивья пополам с фиалками. Мужская рубашка в мелкую полоску навыпуск, от нее шел аромат голландского табака, чисто выбритых подмышек, слегка тронутых шариком дезодоранта, и накопившегося под тканью жаром молодого тела. Рубашка чуть задралась, открыв взгляду поясницу. Полоска загорелой кожи, покрытая золотистым пушком, источала горячий и чуть нервный запах, как подушечка на лапе кошки. Кожаные штаны в обтяжку пахли крутым мужским потом и похотью.
Взгляд Глеба огладил туго обтянутую попку и скользнул по скрещенным ногам ниже. Девушка носила стильные «казаки» на острой шпильке, хищные носки, острые, как клюв дельфина, были обиты сталью.
«Ручная работа. Сделано в Мексике. Высший класс „текс-мекс“ [56] , — оценил он. — Дороговато для путаны. Но чего в жизни не бывает».
Лицо у нее было тонко очерченное, с слегка выступающими скулами. Лоб египтянки, как по лекалу нарисованный. Пухлые, любящие поцелуи губы. Глаза миндалевидные, большие, широко посаженные. У путан глаза либо печально виноватые, либо цинично дерзкие. У этой в глазах стояла ледяная поволока. Взгляд глубокий и долгий, как сквозь толстое заиндевелое стекло. Зрачки были расширены, радужка вокруг них — цвета январского ночного неба.
В правую бровь девушка вогнала маленькую сережку. Такая же, с алмазной искоркой на гранях, впилась в левую ноздрю.
Глебу подумалось, что для полноты картины где-то на теле должна быть еще одна. И в самом неподходящем месте.
«Анально-агрессивный тип, — определил Глеб. — Хуже не бывает, если у тебя кишка тонка. Замордуюет, как Пол Пот Кампучию, а потом в коврик перед дверью превратит».
За себя он не боялся. На других мужиков ему было наплевать.
Подобные особы наведывались в его клуб отлавливать охочих до андеграунда папиков. Иногда окучивали одновременно и самих папиков, и их длинноногих дылд. Случалось, одних дылд, отдыхавших без папиков. Но что она делает в этом обезьяннике, Глеб не представлял. Как-то слабо верилось, что среди средней степени авторитетности шпаны имеются охотники до нестандартных удовольствий. Кому понравится, когда эти острые когти в черном лаке проведут по спине полосу от загривка до копчика? Братва свое садо-мазо в мордовских лагерях отгребла, в столице да еще за свои бабки — увольте.
Девушка положила на стойку маленькую сумочку, похожую на акушерский саквояж в миниатюре. Глеб сразу же оценил достоинства аксессуара. Пачка сигарет и косметика умещаются, и если что, таким вот «пирожком» со стальными клепками легко и непринужденно можно отмахаться от кого угодно. А стальным носком сапожка добить.
На Глеба она в упор не смотрела, так, мазанула краем глаза. Но он был уверен, что надо — она высмотрела, оценила и вынесла вердикт.
Она вскинула руку, витые браслеты на тонком запястье хищно клацнули. Бармен, уже закончивший представление, как кукла на ниточках в театре Образцова проскользил вдоль стойки и оказался напротив.
— Привет, Наташа! Отлично выглядишь. — Он выдал лучезарную улыбку. — Как всегда?
Наташа постучала черным ногтем по стойке. Бармен перегнулся. Только тогда она подалась грудью вперед, и Глеб проследил, как тугие бубочки сосков выступили сквозь хлопок рубашки. Она что-то прошептала в услужливо подставленное ухо бармена.
Из такого неудобного положения он умудрился испуганно стрельнуть глазками в Глеба. Выпрямился, отрицательно помотал головой. Девушка разочарованно надула губки и дернула бровкой, прошитой сережкой.
Глеб махнул рукой, подзывая бармена. Парень невольно бросил взгляд на стакан с недопитым соком. Но клиент, даже сделавший столь незначительный заказ, все равно — клиент. А значит — право имеет.
Он подошел, чуть прогнулся над стойкой.
— Слушаю.
— Модный здесь?
Бледные веки бармена нервно затрепетали. Не ожидал. Глеб по его понятиям в друзья Леше Модному, прописавшемуся в этом обезьяннике, явно не годился.
— Он в бильярдной. — Бармен указал глазами в дальний конец зала, оттуда из-за занавеса из искусственных лиан доносился стук шаров и возбужденные мужские вскрики. — Но не там.
— В нижней? — спросил Глеб, чтобы ясно дать понять бдительной шестерке, что он, Глеб, не вчера с пальмы сорвался, кое-что и кое-кого знает.
— Да, там. — В голосе бармена пропало напряжение.
— Дай знать, что пришел Глеб.
Бармен выпрямился. Слабо потыкал Глеба взглядом.
Повторять Глеб не собирался. Поднял стакан и, закрыв глаза, стал медленно переливать сок в рот.
Когда открыл глаза, бармен в дальнем углу тряс шейкер и что-то скороговоркой говорил официантке. Девчонка, чтобы лучше было слышно сквозь музыкальную мутотень, льющуюся из динамиков, легла грудью на стойку и встала на цыпочки. Синий пиджак, забыв о своих телках, с жадностью осматривал острый задик официантки, обтянутый юбочкой леопардовой окраски.
Соседка тоже повернула голову. Погладила взглядом фигурку официантки. Смотрела мимо Глеба, и он четко заметил, какими всасывающими сделались ее зрачки, — как две воронки на осенней воде.
Официантка оторвалась от стойки, виляя попкой, прошмыгнула между столиками и скрылась в нише. Там, по витой лестнице вниз, находилась еще одна бильярдная. Для своих.
Соседка пошевелилась, от ее одежды поднялось невидимое облачко возбуждающего аромата.
Легкая судорога скользнула по бедру Глеба и забилась в пах. Он сладко прищурился.
«Самое оно. Именно этого мне не хватало, — подумал он. — Чуть разбавить злость. Иначе перегорю».
Чувственное, кисельно горячее возбуждение, вызванное соседкой, медленно смешивалось с багровым, мохнатым бешенством, загустевшим в груди. До появления соседки, как там ее — Наташа, кажется, — Глеб еле сдерживал себя. Острый запах перегретой шерсти поднимался из-под воротника его рубашки и щекотал ноздри. Предстояла схватка, в которой он был готов на все. Прежде всего — убить. С наслаждением, близким к оргазму, раскроить горло врагу. Получить в лицо шлепок горячей крови и зареветь от безудержного удовольствия.
Но именно это самое простое и естественное решение здесь, в этом обезьяннике, забитым недочеловеками, и было наименее возможным. Хоть и полулюди здесь собрались, но не звери же окончательно. Не поймут. По их убогим понятиям, гнобить и убивать людей можно, но с такими оговорками и противоречивыми правилами, что лучше уж совсем не делать, чем потом до Второго пришествия тереть — перетирать «по понятиям».