— Вчера тебя не было. Много потеряла, бормочет он, и на маске выступает влажный кружок. — Балеринку привезли. Мать, я душой отогрелся. Ты бы видела то тело! Манекен, кукла Барби… А внутри какая чистенькая! Все срезы идеальные, хоть в музей неси. Попка у нее, как две дыньки. Плотные, аппетитные. За ту попку бы при жизни подержаться!
— Что с ней было? — спрашивает Лиза.
— Ай, любовь, наверное. Вены себе вскрыла. Красиво ушла, как патриций. Привезли, обмыли — она как куколка стала. Красивый человек, запомни, мать, и в жизни красив, и после. Не то что это свиноподобие. Отойди! — предупреждает он и разводит в стороны разрез.
Отскакивает от стола. Утыкает нос в локтевой сгиб.
В узкую щель лезет желтая слизь, потом с пукающим звуком труп разламывается пополам. На стол вываливается плотная желто-серая масса в розовых прожилках.
— О, нажрала жиров-то! — глухо ворчит мужчина.
— Что с ней? — спрашивает Лиза.
— Думаю, панкреатит. — Мужчина рукой выгребает желтые пласты. — Видишь, почти сгнила изнутри. Не плесни ей муж в морду кипятком, года бы не протянула. Поторопился мужик. Нервы, наверное, не выдержали.
— Дети остались?
Мужчина поворошил слежавшиеся сизые трубы в распахнутом животе трупа.
— Само собой. Одного, вон, кесарнули. — Он поднял лицо, один глаз, рыбий от толстых стекол очков, закрылся веком. — А ты бы видела матку у балеринки. Не матка, а грушка дюшес!
Кисти рук затянуты в перчатки и от этого кажутся омертвелыми. Этими мертвыми пальцами он начинает копошиться в склизких внутренностях.
— Игорь Михайлович, если балерину еще не отдали, можно я ей макияж сделаю?
Мужчина смотрит на Лизу долгим взглядом. Пожимает плечами.
— Почему бы и нет? Денюжку заработаешь. В твоем возрасте денюжки очень нужны.
Лиза заторможенным движением подносит к губам сигарету. Глубоко вгоняет в легкие дым, выдыхает, выбивая из ноздрей липкую пробку сального запаха смерти…
Максимов глубоко затянулся, выпустил дым в окно.
— Лиза, ты учишься или работаешь? — спросил он.
Лиза отрицательно покачала головой. Выбившаяся прядка упала ей на щеку, она резко смахнула ее и вновь вцепилась в руль.
— Ни то ни это. Окончила медучилище, хотела поступать в институт, но… Мама умерла. Оставила кучу денег, дом в Майнце и фирму.
— В Германии? — уточнил Максимов.
— Да, она в Бундос на ПМЖ уехала в девяносто первом. Круто поднялась, только жить начала по-человечески. Глупо все вышло. Как авария по дороге к морю. В самый неподходящий момент.
Максимову даже не пришлось специально настраиваться, чтобы увидеть…
…Ванная комната. Розовая, игрушечная, как у Барби.
Миниатюрная женщина, заломив под себя руку, лежит навзничь на кафельном полу. Короткий розовый халатик, задравшись, обнажает красивые бедра. Под женщиной натекла прозрачная желтая лужица, намокшие полы халата заметно потемнели, стали красными.
Кулачок женщины, закинутый к голове, плотно сжат. Он кроваво-красного цвета, и вокруг него на кафеле стынут темно-красные разводы. Пол усыпан острыми зеркальными осколками. И еще по полу рассыпаны мелкие горошины таблеток. Часть растоптали в пыль, оставив на кафеле белые кляксы.
Сидящий рядом на корточках мужчина не обращает никакого внимания на наготу женщины. У него невыспавшийся вид и усталые глаза. Равнодушными, белыми от тонкой резины пальцами он прощупывает шею женщины.
— Где вы провели сегодняшнюю ночь, фройляйн Данич? — откуда-то издалека доносится мужской голос. Спрашивает другой, стоящий сбоку, но сил повернуться нет. — Вы понимаете меня? Может, вам требуется переводчик?
— Да, я говорю по-немецки, — невпопад заторможенно отвечает Лиза. — Но лучше пусть кто-нибудь переводит.
Голова женщины мертво покачивается в ладони мужчины. Русые локоны ползут со лба, открыв вытаращенный неживой глаз.
— Где вы провели сегодняшнюю ночь? — повторяют вопрос по-русски.
Голос прилетает из какой-то совсем уж мутной дали.
— Я была на дискотеке «Бульдог».
— Это семьдесят километров от Майнца. Вы ездили на своей машине?
— Нет, брала у мамы.
— Ваша мать принимала транквилизаторы или седативные лекарства?
Голос кажется безликим и нудным, как жужжание осенней мухи. Лиза хочет отогнать ее, но тело будто облито липкой патокой, руки не слушаются.
— Я не знаю. Я только сегодня, вернее, вчера прилетела. Когда вместе жили в Москве, да, пила снотворное.
— Какие лекарства она еще принимала, вы знаете? Фройляйн, вы меня слышите? — продолжает донимать мужской голос.
Мужчина осторожно опускает голову женщины. Она скатывается набок, и теперь на Лизу смотрят оба мертвых глаза. Лицо женщины перекошено судорогой, разлепленные губы обнажают ряд идеальных белых зубов.
Мужчина тоже смотрит снизу вверх, в усталых глазах тускло бликует свет галогенных лампочек.
— Ей прописали гормональные. Какие именно, не знаю.
— Где ваша мать хранила лекарства?
Лиза удивлена вопросом.
— Лекарства следует хранить в холодильнике, — заученно отвечает она.
Мужчина, сидевший на корточках, тяжело уперевшись в колени, со стоном выпрямляется.
Задает вопрос по-немецки.
— У вашей матери были проблемы со зрением? — переводит нудный голос.
— У нее дальнозоркость. Плюс пять.
Мужчина выслушивает перевод. С треском сдирает с рук перчатки.
Полные губы его шевелятся. Лиза слышит, как сквозь вату, резкие звуки чужой речи.
— Вам лучше пройти в другую комнату, фройляйн, — где-то близко звучит голос переводчика.
Лиза поворачивает голову. А комната, стены, яркие квадраты окон продолжают вращаться, все быстрей и быстрей…
— Глупая смерть. Сослепу перепутать «Седнокарп» с седативным, такое только моя мамочка могла учудить!
— Извини, я не медик. Что бывает в таком случае?
Лиза покрутила пальцем у виска.
— Крышу сорвет. А на фоне климакса может быть все что угодно. Где тонко, там и порвется.
— Инсульт? — попробовал угадать Максимов.
Лиза закусила губу. Кивнула.
— Может, сменим тему? — предложил Максимов.