— Не обращай внимания. Смотри, что я принесла. — Она положила рядом с носом Дикаря помидор. — Один единственный уродился. Все лето в теплице вкалывала, а уродился один. Да и то весь кособокий. — Мать вздохнула. — Дурость какая! Я — и ковыряюсь в земле!
— С папой ты все покупала на рынке.
Мать убрала руку. Щеке стало холодно.
— Я и сейчас все там покупаю. Просто занять себя надо было хоть чем-то. Правильно говорят, нет ничего хуже, чем догонять и ждать. Николай Вениаминович приезжал, сказал, раз до первых заморозков из тайги не вышли, надежды нет. Он, конечно, таежник бывалый, а я не верила. Ты мне постоянно снился. Все два года. Отец — нет. Хотела, а он все не снился.
Дикарь взял помидор, чтобы не закрывал обзор.
Чужак поднялся до окна на втором этаже, вставил изогнутый ключ в паз, стал крутить ручку. Над поселком забренчала металлическая трель. Из-под наличника по одной стали появляться стальные полосы жалюзи. За лестницу он не держался, одну ногу отвел, балансируя, в сторону.
— Володя, осторожней! — вскрикнула мать.
Чужак повернул к ним лицо, показал в улыбке зубы.
Дикарь вонзил зубы в красную мякоть помидора. Сок на вкус напоминал кровь, соленую и сытную. Только он был холодный и водянистый.
Дикарю вдруг до удушья захотелось, чтобы Чужак свалился с лестницы, да так, чтобы из расколотого затылка сочилась красная горячая влага.
Он впился взглядом в лодыжку Чужака. Представил, что она немеет, наливается резиновой тяжестью.
Сжал помидор, холодные красные сгустки поползли по пальцам.
Дикарю показалось, что воздух между ним и Чужаком сделался вязким. Он отчетливо слышал прерывистый, гулкий ритм сердца Чужака.
В тот миг, когда уже стало невмоготу терпеть клокочущую внутри злобу, что-то защекотало переносье Дикаря, словно мушка прилипла, потом сорвалось и молнией пронеслось через двор.
Чужак дрогнул. Повернул к ним лицо. На этот раз он не сверкал улыбкой.
— Что с тобой, солнышко? Опять плохо?
Ладонь матери легла на лоб Дикаря. Но он успел увидеть, как неотвратимо скользит подогнувшаяся стопа с перекладины, а Чужак заваливается назад и судорожно хватает воздух руками.
— Во-ло-дя-а! — истошно заорала мать.
Дикарь кувырком через голову скатился со скамейки.
Он не чувствовал ног. По тому, каким упругим сделался воздух, понял, что несется вперед на дикой скорости. Он жутко, до спазма в желудке хотел успеть вовремя.
Он не раз видел, как это бывает. В глубине глаз вспыхнет огонек, неяркий свет зальет зрачки, а когда он погаснет, тот, кто был живым, станет мертвым. Куском мяса на белых костях.
Успел.
Чужак лежал на спине, судорожно скребя траву ногтями. Из распахнутого рта толчками поднималась красная пена. Лицо больше не было ни породистым, ни наглым. Это было лицо мертвеца. Только в зрачках еще плескался тусклый свет.
Дикарь упал на колено, заглянул в остывающие глаза Чужака и зло прошептал:
— Это мое логово! Здесь все — мое!
Он был уверен, Чужак его услышал.
— А-а-а-а! Во-ло-дя-а-а-а! — дурным голосом завопила мать.
Дикарь вскинул голову.
Мать, раскачиваясь, как пьяная, шла по дорожке. Руками обхватила голову. Рот перекошен, губы в вязкой слюне.
Вдруг мать осеклась. Схватилась обеими руками за живот. Колени подломились.
— А-а-ы-ы-ы! — Крик сделался низким, утробным.
По ее ногам из-под шерстяной юбки поползли красные борозды.
Дикарь смотрел на кровь, капающую на бетон дорожки, и не знал, то ли плакать, то ли смеяться.
Мать безобразно и мертво, как раненная в брюхо лосиха, завалилась набок. Голова громко стукнула о бордюр дорожки.
Тугая волна запаха смерти ударила в лицо Дикарю.
И тогда, закинув голову, он надрывно, тягуче и страшно завыл…
У Власти вкус бифштекса с кровью.
Вонзить зубы в плохо прожаренный кусок убоинки, размазать по морде остро пахнущий сок жизни, зарычать утробно от кайфа да стрельнуть острым глазом в ближнего, чтобы не лез без очереди, — это в нас от пещерного предка. От него нам достались способность пожирать ближних и «инстинкт власти». Там, в каменных казематах пещер, покрытых граффити об удачных охотах, зарождались республика, монархия, тирания, демократия и права человека. Все там и все оттуда. Как все, что есть в цивилизации, идет из и от человека.
От голозадого злобного предка нас отличает лишь наличие одежды. Переоденьте Шандыбина в медвежью шкуру, Любовь Слиску — в юбочку из пальмовых листьев, дайте Жириновскому каменный топор, а мудрому Чубайсу огниво, и всем сразу станет ясно, кто среди этого зверья есть кто. И никого не будет шокировать очередная драка в Думе. Люди бюджет делят, как троглодиты мамонта.
Представьте правительство в тогах римских патрициев, и вопрос: «Когда народу жить станет легче?» умрет на ваших устах. Они там, на Сенатском холме, о величии Империи думу думают и на цезаря ножи точат, а вы к ним с такой нелепицей. Устали от кровавой чехарды и встрясок? А вы примите на грудь ельцинскую дозу и попробуйте подумать о государственных делах. Если вам не начнут мерещиться Хасбулатов с Руцким, делящие власть, то вы выпили газировку. А если не ошиблись в норме и крепости напитка, то очень скоро и вам захочется бабахнуть в кого-нибудь из танка. А просто так, чтобы боялись…
Власть простому человеку чужда, а потому уму недоступна. Написана масса книг на тему власти явной и тайной. Там все про Бильдербергский клуб, Трехстороннюю комиссию, Орден шотландского обряда, Бнай Брит, Черное солнце и Орден Сиона. Названия эти ласкают слух конспирологов и газетчиков, охотчих до теорий «мирового заговора». Но ничего путного, кроме обмусоливания давно известных фактов и выдвижения на их основе все более абсурдных теорий, в этих книгах не найти. Даже самые-самые, претендующие на окончательное разоблачение закулисья власти, ничего о природе власти вам не расскажут. Это все равно что глухому объяснять музыкальную грамоту, а слепого учить архитектуре. Прочтите на досуге Юссона и Колемана [23] и убедитесь, что это не про вас.
Сделайте над собой усилие и постарайтесь мыслить хищно: агрессивно выстраивайте комбинацию, закладывайте максимальное количество жертв, ставьте целью не обезоружить, а растоптать противника, заранее подбирайте ответственных за ваши ошибки и подозревайте всех в саботаже и измене, — только так вы хоть что-нибудь поймете в играх сильных мира сего. И то задним числом.