— Ждите команды на отход, — сказал Гусев, ответив на не заданный вопрос. — Проводи.
Максимов пошел следом по узкому коридорчику.
У дверей Гусев повернулся и одними губами прошептал:
— Ты уходишь из армии. Желательно со скандалом. Приказ Навигатора, — добавил он.
Максимов обратил внимание, что пальцы Гусева на косяке сложены в знак посланника — указательный и безымянный вместе, а большой отведен в сторону. Показавший такой знак имел право отдать приказ от имени Навигатора.
«Будет вам скандал», — решил Максимов. На душе было так погано, что и без приказа Ордена он был готов хоть сейчас расплеваться с родной армией, где никто уже не рискует отдавать приказы.
Через час на конспиративной квартире дым стоял коромыслом. Максимов лично руководил загулом. Чтобы не подставлять ребят, лично сходил к ближайшему ларьку, закрытому по случаю военного переворота, сбил замок и конфисковал для нужд армии ящик водки. Сначала по телефону, а потом по рации с ними пытались связаться из штаба. Но группа упорно на связь не выходила.
Лишь следующим вечером прибыл офицер в сопровождении двух рослых сержантов.
— Что за бардак?! — от самых дверей начал орать он; — Сдать оружие и бегом в часть! Бегом, я сказал!
Группа в этот момент в разной степени опьянения И в различных позах валялась на полу вокруг ковра, превращенного в скатерть-самобранку.
— Слушай, командир, — начал Максимов, по-пьяному растягивая слова. — Закрой матюгальник. На своих людей голос повышаю только я.
Все затихли, ожидая, что произойдет дальше.
— Я — подполковник Елисеев, старший офицер особого отдела, — с апломбом представился тот. — А ты кто такой?
— Капитан Максимов, разведотдел штаба округа. — Максимов обвел рукой, в которой держал вилку, застолье. — Сотоварищи.
— Говно ты, а не капитан! — бросил Елисеев. Максимов все время оставался трезвым, от нервного напряжения водка никак не брала.
«Пора, — решил он. — Лучшего кандидата, чем эта гнида особистская, не пришлют».
— А повторить рискнешь? — спросил он с мягкой улыбкой.
Жила знал, что следует за такими ласковыми улыбками командира, и подался вперед, пытаясь остановить.
Но Елисеев уже открыл рот. Правда, ничего произнести не успел.
Вилка, взвизгнув в воздухе, воткнулась в косяк у него над головой.
Максимов сидел, сложив ноги по-турецки, вставать из такой позиции неудобно. Поэтому он сделал кувырок вперед и из него уже вышел в прыжок. Ударом ноги припечатал Елисеева к стене.
За спиной у Максимова загалдели его бойцы, а те двое, что привел с собой Елисеев, не поняли, зачем повскакивали на ноги люди в камуфляже без знаков различия, и, грохоча сапогами, бросились вниз по лестнице. Максимов сгреб за грудки Елисеева и швырнул за порог.
Встряхнул руками, сбрасывая напряжение. Не оглядываясь бросил:
— Собираем манатки, мужики. Концерт окончен.
* * *
Елисеев посмотрел на фотографию Максимова. Бросил ее в папку.
— Этого козла после событий в Вильнюсе с треском выгнали. Хотели под трибунал отдать, да кто-то из Москвы заступился. — Он раскурил новую сигарету. — Смотри, всплыл!
— Ты же знаешь, что у нас не тонет? — подыграл Егоров. — И хорошо устроился, между прочим. Помощник депутата Государственной думы, как в справке указано.
Елисеев зло прищурился, но промолчал.
На столе зазвонил телефон.
— Да! — Елисеев развернул кресло, чтобы было легче пройти к двери, подумав, что кто-то из подчиненных предупреждает о подходе.
— Федор Геннадиевич, срочная информация, — раздался в трубке взволнованный голос. — Только что по линии милиции прошло сообщение: в морге убит эксперт, проводивший вскрытие пострадавшего у кафе «Причал».
Лицо Елисеева на мгновенье застыло. Егоров испуганно поджал ноги и приготовился встать.
— Вот это да! — Елисеев бросил трубку. Раздавил в пепельнице только что прикуренную сигарету.
— Что-то случилось? — насторожился Егоров. Елисеев развернул кресло к сейфу, протянул руку, достал пистолет. Бросил на полку папку с аналитической запиской. Громко захлопнул дверцу и запер ее на ключ.
— Извини, мне надо в город, — бросил он, пряча пистолет в кобуру. — По Максимову я позже приму решение, ладно?
Егоров взял со стола свою папку с фотографиями Максимова. Помахал ею на прощание и вышел.
На улице уже вовсю припекало полуденное солнце. Легкий ветерок играл листвой. Асфальт успел высохнуть до белесого цвета, от вчерашнего дождя остались лишь редкие лужи и особенный свежий запах. Злобин с наслаждением набрал полные легкие воздуха.
От кабинетной духоты И табачного смрада немного побаливала голова.
«Полчаса на обед, полчаса на здоровый сон», — решил он и резво сбежал со ступенек. Он второй год взял за правило при любых обстоятельствах устраивать часовой перерыв на обед. Сразу же ощутил пользу и стал насильно выгонять молодых следователей из прокуренных кабинетов. Сам в их годы был трудоголиком, считал, что ни на минуту нельзя отвлекаться от борьбы с преступностью. Потом скрутила язва, и за месяц в больнице с ужасом осознал, что и без его личного участия все в мире идет своим чередом: преступники ходят надело, граждане мочат друг друга в пьяных драках, чиновники хапают взятки, а опера исправно отлавливают криминальный элемент. Болезнь позволила по-новому взглянуть на себя и свою роль в этом мире. Оказалось, никакой он не воин, а простой пахарь, корчующий сорняки. Только сколько ни лопатить их, все равно прорастают. Значит, доля такая — пахарская, крестьянская. И подходить стало быть, к работе надо соответственно. С умом, терпением и смирением.
Злобин остановился у своей «Таврии» и удивленно присвистнул. Утром припарковал машину как попало, заняв сразу два места, а сейчас она стояла по всем правилам, перпендикулярно тротуару, зажатая двумя «Волгами».
Из черной «Волги» высунулся водитель, приветственно кивнул головой с огромной лысиной.
— Здорово, Сан Саныч! — Злобин узнал личного водителя председателя Гвардейского райсовета.
— Андрей Ильич, без обид, мы твой кабриолет малость передвинули, — предупредил Сан Саныч.
— Это как, интересно знать? — Злобин ревниво осмотрел машину.
— Не подумай плохого, Андрей Ильич! На руках оттащили. — Водитель высунул огромную лапу с тугими короткими пальцами. — Нежно сделали, будь уверен.
— Один? — усомнился Злобин.
— Не. Вчетвером. А что? В ней весу, ты меня извини, как в моей теще. И толку столько же.