В ванной после небольшой паузы Муромский прочистил горло и затянул арию Онегина.
— Кретин, — прошептала Лилит.
Сбросила с себя одежду. Постояла, любуясь своим отражением в большом старинном зеркале — самом ценном предмете в интерьере мастерской.
Танцующей походкой прошла на кухню, задержалась там на секунду, потом настойчиво постучала в дверь ванной.
— Открыто, — пропел Муромский. Лилит усмехнулась и рванула дверь.
Лифт остановился, издав такой лязг, словно затормозил железнодорожный состав. Дом был старый, уважительно величаемый «сталинским», а лифт наверняка остался еще с тех времен.
Квартира Муромского находилась на последнем этаже, и площадку с лестницей в лифтовую плотно обжили бомжи. Стоял тот неистребимый аммиачный дух, что сопровождает париев большого города. В углу площадки аккуратно лежало немудреное хозяйство кочевника: пара коробок с тряпьем, сумка-тележка с одним колесом и батарея пустых бутылок — свободно конвертируемый эквивалент денег.
— Слушай, а что он их не прогонит? — поинтересовался Максимов, оглядывая площадку.
— Говорит, жалко. Он их даже подкармливает. — Вика принюхалась и брезгливо передернула плечиками, чуть приоткрытыми полупрозрачным топиком.
Максимов покрутил пальцем у виска.
— Ничего, ничего. На покупателей действует. Имидж у Юры такой — художник, вырвавшийся в люди из бомжей.
— А разве это не так?
— О! — состроила гримаску Вика. — Кем бы он был, если бы Великая не указала на него пальцем.
Максимов не стал спорить. Шагнул к двери квартиры Муромского. И тут подъезд наполнился истошным собачьим лаем. Максимов отдернул руку от звонка, оглянулся.
— У него?
— Нет, у соседей. — Вика указала на бронированную дверь справа. — Сами чокнутые и собака у них такая же. Они ее в ванной запирали, чтобы евроремонт не загадила, вот у пса крыша и поехала.
— Клаустрофобия, — поставил диагноз Максимов. Прислушался к истеричному лаю. Задумчиво покачал головой. — Что-то не так. — Он бросил взгляд на часы, они приехали минута в минуту, хватило лишь одной магической фразы Вики: «Везу клиента с деньгами», чтобы Муромский дал согласие на встречу.
Лай неожиданно перешел в протяжный вой.
Максимов толкнул Вику в плечо.
— Быстро на два этажа ниже! — прошептал он. — Вызывай лифт, удерживай дверь и жди меня.
Нагнулся, выхватил из-под штанины стилет, из-за жары пришлось надеть рубашку с коротким рукавом, а ножны закрепить на лодыжке. Чтобы не оставить «пальцев», вдавил кнопку звонка рукоятью стилета. Звонил больше для проформы, все внутри уже захолодело от предчувствия беды. Едва затихло эхо долгого звонка, способного разбудить даже мертвецки пьяного, Максимов всадил стилет в щель, отжав собачку замка.
Хан ждал ее за столиком летнего кафе. Лилит не без удовольствия отметила, что все, как по команде, повернули головы, стоило ей подняться по ступенькам на открытую площадку. В черных очках она еще больше походила на оторву Иму Турман из «Криминального чтива». Рты приоткрылись у всех, без разницы, смотрел он фильм или нет. Только лицо Хана осталось непроницаемо спокойным.
— Можно? — Лилит взяла стаканчик Хана, сделала несколько маленьких глотков. Отставила. На белом краешке остался черно-фиолетовый след помады.
— Заказать что-нибудь? — спросил Хан.
— Нет. — Лилит закурила.
Хан положил локти на стол, придвинулся ближе.
— Как прошло?
— Класс! — Лилит чуть растянула в улыбке темно-фиолетовые губы.
— Я смотрю, тебе понравилось.
— Это чистая необходимость, как с Ниной. Муромский слишком много трепал языком. Где гарантия, что он не ляпнул бы на вернисаже или, еще хуже, не ткнул бы в меня пальцем? Я обрубила еще одну ниточку, только и всего.
— Черному это может не понравиться.
— Да? Только что я увеличила стоимость работ Муромского в десять раз. И те работы, что Черный увез в Испанию, сейчас стоят больших денег. Пусть спасибо скажет. Это, кстати, будет одной из версий. Художники перед решающей выставкой просто так не умирают. Прокуратура ухватится за этот след, можешь мне верить. А во-вторых, будут отрабатывать всех баб Муромского. Их было столько, что года не хватит…
— Почему именно женщин?
— А вот об этом я позаботилась. — Лилит ткнула горящий кончик сигареты в стаканчик. — Поехали, пообедаем где-нибудь. У меня аппетит разыгрался. Только заскочим домой, я переоденусь.
Она встала первой. Хан скользнул взглядом по ее белой рубашке.
— Ни пятнышка крови. Как это у тебя получилось?
— Учусь, Хан.
Она взяла его под руку.
Оставшиеся в кафе долгим взглядом проследили за удаляющейся парочкой. Лилит была уверена, что, если опера начнут отрабатывать окрестности вокруг дома Муромского, описания красивой и странной незнакомки, выпорхнувшей из подъезда и отметившейся в кафе, совпадут до деталей, но ничего общего с реальной Лилит иметь не будут. Трюк старый, применяемый только матерыми преступниками: чем лучше запомнят, тем хуже для следствия.
Максимов затолкнул Вику в машину, пристегнул ремнем к сиденью. Она еще не пришла в себя от бега вниз по лестнице. Спустившись до пятого этажа, Максимов вытащил ее из лифта и бегом погнал впереди себя.
— Что случилось? — Вира едва переводила дыхание.
— Ничего страшного. Но нам лучше рвать отсюда когти, — как можно спокойнее ответил Максимов.
Тронулся плавно, но едва машина набрала ход, рванул от дома на третьей передаче. Решил в центр возвращаться по самому долгому маршруту, не выезжая на Ленинградское шоссе, и ушел вправо. Нужно было время, чтобы обдумать ситуацию.
— Что-то с Муромским? — прошептала Вика. Максимов вывернул руль, обогнал едва тащившийся грузовик, выровнял машину.
— У тебя работы Муромского есть? — спросил он, не отрывая взгляда от зеркала заднего вида.
— Да. Пару листов графики и одна небольшая картина маслом.
— Вот и береги их. Они теперь больших денег стоят.
— В смысле?
«В смысле, что твоего Муромского накануне выставки разделали, как борова. И, выражаясь медицинским термином, засунули его же собственные гениталии в рот», — чуть не вырвалось у Максимова. На секунду перед глазами предстала жуткая картина: белый кафель в кровавых разводах, ванна, едва вместившая тело, струи душа секут по распахнутым мертвым глазам и никак не могут смыть кровь, хлещущую из разреза на горле, края ран на теле уже побелели от воды, но внутри них, как в раскрывшихся створках раковин, еще дрожала бурая слизь.