— Времена меняются, а люди — нет, — выдавил Белов, разглядывая красную точечку на вене.
— Вот теперь вижу, что ты оклемался. Уже даже философствуешь. — Константиныч развернулся к столу, водрузил на нос очки, принялся заполнять какой-то бланк. — Бессонница мучает, Игорек?
— С понедельника в кабинете сплю. За смягчающие вину обстоятельства сойдет? — проворчал Белов.
— Угу. — Константиныч быстро застрочил по листку. — Как голова?
— Головка бо-бо, денежки тю-тю, водка — бя-ка. — Белов натянул пиджак.
— С последним не согласен. В нормальных дозах, в нормальной компании… А ты куда собрался? — Он оглянулся через плечо.
— Работать пора.
— Отработался. Сиди уж. — Он взял новый бланк. — Скоро поедем.
— Та-ак! — Белов подтянул непослушные ноги, пытаясь встать. — И куда ты меня, дружище, сватаешь, если не секрет? Отсюда два пути: в отделение неврозов в госпитале на Пехотной или в «фирменное» отделение в пятнадцатой психбольнице. Говори уж, что тянуть!
— Игорь. — Константиныч развернулся, смахнул с носа очки. — Ты не горячись. Я тебе не враг. Я врач, пойми. Но ты не болен. Тебе просто надо отдохнуть. Выспаться как следует. — Голос у него сделался низким и тягучим. — Просто отдохнуть. Я знаю, как это бывает. Словно перетянутая струна внутри. Все кипит, бередит, мысли скачут. Иногда кажется, что от тебя все зависит, все на тебе висит… А это не так. Все мы больны работой. Думаем, что в ней весь смысл жизни. А это не так. Я видел, как это происходит. Мается человек, место себе не находит, звонить на работу порывается. Заметь, не домой, а в отдел! Проходит неделя, пружинку внутри отпускает. Мякнет душа, будто оттаивает. Оказывается, лучше всего тишина и покой. Тишина и покой. Тишина и покой. Помнишь, «свободы нет, но есть покой и воля». Еще через неделю приходит воля. Когда начинаешь принадлежать лишь самому себе. Живешь без начальника и будильника. Это такой кайф, Игорь. Словно летним днем задремал у тихой речки. Забыл про рыбалку, про город, про все на свете. Остался лишь ты, теплый ветер и белое облако высоко в небе. Тишина и покой. Ты отдыхаешь. И ничего тебя не тревожит. Ничто не может вывести из себя…
Белову показалось, что взгляд Константиныча, как теплая ладонь, коснулся лица. Веки сделались тяжелыми. В голове вязли мысли, он никак не мог ухватить хоть одну из них, ускользали, как рыбы в теплой темной воде. Лишь вспомнил, что чертовски давно не спал. А так хотелось вытянуться и все забыть.
На мгновение перед закрытыми глазами предстала гигантская волна, крушащая коробки домов, горящая пена, взлетающая к низким тучам, черные сугробы пепла. Видение было настолько отчетливым, что он вздрогнул. Разом слетела сладкая истома. Внутри вновь сжалась пружина, гулко и упрямо заухало сердце.
— Что такое, Игорь? — насторожился Константиныч.
— Надо работать. — Белов растер лицо. — Тебя уже предупредили, что я могу бредить об угрозе взрыва?
Константиныч отвел взгляд.
— Знаешь, Игорь. За столько лет работы с агентурой и операми я наслушался такого, что меня уже ничем не удивить. Все знаю, от охоты за летающими тарелками до тайных похорон Мюллера на Ваганьковском кладбище. Бред — это то, что не может принять сознание обывателя. А мы здесь ежедневно всерьез собираем и анализируем такое, что не привидится даже в страшном сне. Поэтому и работа у нас секретная. Ни один нормальный человек в такое не поверит и денег в виде налогов не даст.
— Короче, Склифосовский, я шизик? — Белов поднял голову.
— Игорь, ты абсолютно здоров. — Константиныч пригладил седые усы. — По моей линии, естественно. Сердечко шалит, дистония, сосудики ни к черту. Да ты и сам это знаешь. Добрый совет, отдохни. Височные боли и красная сетка на глазах, как у тебе сейчас, прямой путь к инсульту. Запомни, сосуды расширять надо не водкой, а ношпой. Боль снимают анальгином, а не пивом.
Белов машинально провел по правому виску, боль притупилась, остался только тяжелый комок.
— Куда повезут, Константиныч? — прошептал он.
— На Каширку, — одними губами прошептал тот и отвернулся к столу.
На Каширском шоссе и находилась пятнадцатая психбольница, а в ней целый этаж отвели жертвам невидимого фронта. Белов ясно представил себя прогуливающимся по коридорчику в линялой пижаме, и расплывшуюся медсестру с повадками надзирателя, получившую всю полноту власти над полковником ФСБ.
«Ясно, во избежание утечки информации. Два укольчика в правую ягодицу — и тихий здоровый сон. Минимум сорок пять суток обследования. Если не повешусь от тоски, то точно сдохну от лошадиных доз аминазина. Я ведь буянить буду, я же знаю, уверен, что город обречен!»
Белов с тоской посмотрел за окно. Окна кабинета выходили во внутренний двор и смотрели прямо на стену бывшей знаменитой внутренней тюрьмы Лубянки. Комендантские наряды каждую ночь десятилетиями разряжали там свои наганы.
«Революционная необходимость — есть высший закон», «Признание вины — царица доказательств», «Сын за отца не отвечает, по одному делу идти не могут» — пришли на ум короткие, как выстрел нагана, строчки из негласного УПК тех лет. «Времена изменились, а мы? — Белов перевел взгляд на бывшего друга, ссутулившегося за столом. — Нет».
В дверь вежливо постучали.
— Войдите, — разрешил Константиныч, оглянувшись через плечо.
В дверь просунулась физиономия Барышникова. Белову он показался котом, явившимся с повинной после пожирания хозяйской сметаны. В глазах тревога и тоска, а на роже послеобеденная тихая радость.
— Алексей Константинович, разрешите? — Барышников замер на пороге.
— Входи уж. — Константиныч смерил взглядом Барышникова. — Заговоришь с ним о работе, дам по лбу, понял? — Он покрутил в тонких пальцах никелированный молоточек.
— Доктор, может, лучше укол? — расплылся в улыбке Барышников.
Константиныч хотел было ответить, но тут тихо запиликал телефон. Он взял трубку. Выслушал, теребя усы.
— Сейчас подойду, — бросил он в трубку. Встал, взял со стола заполненные бланки. — Так, мужики, не курить, о работе не говорить, вести себя прилично. Я на пять минут.
Барышников потеснился, пропуская Константиныча к двери.
— Ты как? — Он плюхнулся на стул напротив Белова, заглянул в глаза.
— Похоже, отстрелялся. Нервы не выдержали. — Белов устало потер висок. — Уже все в курсе?
— Про то, что ты в Подседерцева пепельницей засветил? — усмехнулся Барышников. — На сегодняшний день — это государственная тайна. Никто в отделе не знает. Только я. «Коридорное радио» пока молчит.
— А я думал, уже все управление на ушах стоит, — покачал головой Белов.
— Для этого надо было попасть, Игорь Иванович. — Барышников закряхтел, прижав кулак ко рту. Глазки сразу покраснели и подернулись влагой.
— Хорош в одну харю веселиться, — поморщился Белов.