— Пьяный был, что ли?
— Не, настроение просто хорошее было. Объяснил, что просто так народ прыгать не заманишь. Нужна халява. Это в нормальных странах прибыль — двигатель экономики, а в этой стране — халява. И не надо изучать Джеффри Сакса, чтобы до этого додуматься. Короче, у всех на глазах кладу «штуку» баксов в конверт, заворачиваю в пакет, а пакет привязываю к пенопласту. И пускаю в пруд, над которым «тарзанка» болтается.
— Нет, ты точно в тот день нажрался!
— Говорю же, ни в одном глазу! Ты бы видел, какой ажиотаж поднялся. Народ был готов своим ходом на башню лезть. А мы сели в кафешке, заказали пивко и на этот праздник дураков любуемся. Одна девка пять раз прыгала, представляешь? Не рассчитает, окунется в воду по самые пятки, ее на резинке вытянет, висит, как курица, течет с нее, а она, дура, орет: «Я — следующая!» Охрана кипятком писает, мы за животы держимся, а она чуть не плачет от страха, но опять наверх лезет.
— Ничего хоть мокренькая?
— Фи, Сашка! — хлопнула его по руке девица.
— Есть на что посмотреть, — кивнул рассказчик. — Но не о том речь. Добилась она своего, сцапала пакет с пятого захода. Вот, гвозди бы делать из этих людей!
— Короче, посмотрел ты на мокрую бабу за штуку баксов. Круто, но не умно, — подвел итог второй.
— Это еще не все. Девка оказалась библиотекаршей из какого-то медвежьего угла в Сибири. Не поверишь, она все бабки в кассу сдала! Олигофренам местным на «штуку» баксов книжки купили. Ради этого и прыгала. Веришь?
— Не-а.
— Спорим?
— На что?
— На «штуку».
— Ну я же не такой, кхм, как ты. Двести, идет?
— Забили. — Рассказчик достал из кармана бумагу. — Я ради хохмы в конверт свою визитку вложил. Эта чокнутая подумала, что моя фирма проводит конкурс. Сегодня в офис принесли благодарственное письмо от местного комитета народного образования. Смотри: бланк, печать, подпись — все как полагается.
Первой прыснула девица, следом надтреснутым тенорком подключился второй. Рассказчик почему-то угрюмо молчал.
Максимов покосился на их головы, торчащие над спинкой дивана. Представил, как пули прошивают их насквозь, и во все стороны разносит красные брызги. На сердце сразу полегчало.
«Разродились, наконец!» — Максимов заметил, как от угла, где заседал штаб группировки Соболя, по направлению к нему залавировал между столиками мэтр.
— Да? — Максимов опустил на стол рюмку. Коньяк действительно оказался дагестанским, но приличного качества.
— Если вы уже закончили. — Мэтр потупил глазки. — Вас просят подойти. — Последовал легкий кивок в сторону угла.
— Соболь там? — уточнил Максимов, не меняя позы.
«Да», — ответили глазки мэтра. Он положил рядом с рюмкой маленькую папочку. Максимов раскрыл, пробежал глазами столбик цифр на счете, решил, что вместо девиц здесь раздевают клиентов. Достал портмоне, отсчитал купюры. Мэтр стрельнул взглядом на отделение, где лежали доллары. Глаза сразу потеплели. Может, менты и берут больше, но столько с собой не носят.
— Благодарю. — Он успел провести нехитрые вычисления, определив сумму чаевых. — Надеюсь, вам у нас понравилось.
У столика детей гор уже извивалась девица в купальнике. Кто-то из них вскинул руку, громко щелкнул пальцами. Мэтр кивнул на прощание и поспешил на зов.
Максимов встал, незаметно осмотрел зал. Троица соседей молча смаковала шампанское. Судя по выражению лиц, каждый молчал о своем. Девица явно скучала. Появление в поле зрения Максимова вывело ее из состояния медитации. Но он прошел мимо, не удостоив взглядом соблазнительно скрещенные ноги. Сейчас его больше интересовали крепыши, оккупировавшие уголок в дальнем конце зала.
На полукруглом диване, рассчитанном минимум на восьмерых, едва разместились четверо. Больше всего это напоминало скамейку запасных сборной страны по регби, все одинаково стриженные под бобрик, фигуры как у скульптур ударников коммунистического труда сталинской эпохи, золотые цепи на бычьих шеях и здоровый антибский загар на откормленных лицах.
— Ну и что тебе надо? — Сидевший в центре откинулся на подушки, вперив взгляд в подошедшего к столику Максимова.
По описаниям охранника из центра, это был Соболь. Но и без них Максимов без труда опознал бы среди близнецов старшего. В свое время специально ходил в зоопарк наблюдать за животными. Не из любви к биологии, а из профессионального интереса к человеческой психологии. Звери общаются на языке тела, на нем ни соврать, ни пустить пыль в глаза. Люди давно забыли этот язык, но, как ни странно, продолжают им пользоваться. И тело им мстит, выдавая то, что пытаются скрыть под рубищем слов. Потому что тело не умеет казаться, оно умеет только быть. Научившегося читать язык тела уже не обмануть. И чем примитивней человеческий коллектив, чем ближе он к стае, тем больше о нем рассказывают ужимки, повадки и позы его членов.
Соболь играл вожака. Умудренного опытом, самого сильного и смелого, но не тратившего силы без надобности. Первый в бою и на охоте может на отдыхе позволить себе развалиться в холодке, лишь время от времени постреливая острым взором на снующих вокруг членов стаи.
Максимов понял: разговора не будет, сейчас пойдет театр, игра на публику. Ему определили роль «лоха залетного». Естественно, он мог сыграть честного опера, мента продажного, бизнесмена средней руки, кого угодно, хоть бомжа привокзального. Но только не здесь и не сейчас. Провокацию следовало довести до конца. Иначе — какой в ней смысл? И он решил ничего не изображать, а остаться тем, кем был — человеком, заключившим с миром договор о вооруженном нейтралитете.
— Поговорить, — ответил Максимов, спокойно выдержав взгляд Соболя. — Желательно, с глазу на глаз.
— А кто ты, в натуре, такой? — усмехнулся Соболь. — Я многих знаю. Вот вчера тут гульбарил начальник райвоенкомата. Через часок опера из двенадцатого отделения подвалят. Чурки с рынка веселятся, видал? Не кореша, а по именам знаю. А кто ты такой, чтобы я с тобой базары травил, а?
— Оздоровительный центр «Космическое сознание» на Хорошевке. — Максимов выдержал паузу, дав усвоиться информации в бритой голове Соболя. — Я там был сегодня утром. И сразу же возникли вопросы.
Три головы повернулись к вожаку, три недоуменных взгляда скрестились на его закаменевшем лице. Максимов понял, тот уже в курсе. На секунду в глазах мелькнуло замешательство, которого по всем раскладам и быть-то не могло, но Соболь быстро взял себя в руки.
— Не, пацаны, говорят, что трудно жить, а я не верю. — Он вытянул под столом ноги. — Вот мы тут судили-рядили, где бабок намыть. А я считаю, что за них даже разговора быть не может. — Он ткнул пальцем в Максимова. — Пока такие живут.
Крайний справа сделал попытку встать, но Соболь цыкнул:
— Буба! Я же еще не кончил. Значит, и его кончать рано.