«Пусть я параноик, но не дурак же окончательный! Не бывает таких совпадений. Не бывает! — отчеканил он по слогам. От напряжения из головы разом улетучился вязкий пивной хмель. — Хорошо, допустим, наружку за мной не пустили. Но весь же день щупают, как телку за вымя. Я нутром чувствую, начинается».
В переулок вошла парочка, едва пройдя сквозь арку, прижались друг к другу. Белов не мог разглядеть, чем они там занимаются. Возможно, любовь, возможно, импровизация наружки, намертво запечатавшей арку. Тогда проверяющего следовала ждать с другого конца переулка.
Белов решил их спровоцировать, прикурить, ярко вспыхнув в сумерках зажигалкой, и остаться на месте. По тому, как пройдут мимо и пойдут ли вообще, можно будет судить, чья это парочка: сама по себе или «дядина». Полез в карман за зажигалкой и нащупал плоскую коробочку пейджера. Невольно отдернул руку.
«А почему бы и нет? Прогресс не стоит на месте. „Радиоактивную“ метку на заре демократии запретили, но почему бы не вмонтировать датчик в пейджер. Кстати, это мысль! — Белов ужаснулся догадке. — Пейджер по сути — приемник. А если добавить слабенький передатчик, то никаких проблем у наружки не будет. Посылай периодически сигнал с пульта, пейджер „пиликнет“ в ответ. Радиуса действия в пару сотен метров вполне хватит, чтобы установить местонахождение „объекта“. А дальше — ножками, ножками, как отцы наши и деды топали за клиентом».
Он медленно раскрошил в пальцах сигарету.
— А почему бы и нет? — прошептал он вслух. — Поиграем, у меня время есть. Да и один черт не засну, не убедившись, что чистый.
Вышел из укрытия, остановился, прикуривая новую сигарету, и не спеша пошел вниз по переулку.
Максимов разглядывал пляшущие на потолке тени. Солнце уже давно закатилось за крыши домов, небо сделалось цвета загустевших сливок, розовое свечение, пробившись сквозь взбиваемую сквозняком штору, рисовало на темных стенах комнаты яркие живые разводы. Их медленный танец завораживал, навевал покой и сон, легкий и прозрачный. Гул Садового кольца доносился из открытого окна, а в пустой квартире стояла звенящая тишина.
Только мерное дыхание прижавшейся к груди женщины.
Как, почему, зачем это произошло и что будет дальше? Максимов никогда не изводил себя этими вопросами. Случилось — так случилось. Что будет дальше, узнаем. Одно знал точно. Что бы ни было, дальше будет иначе для каждого из двоих. Любая встреча, сколько бы она ни длилась, это перекресток в судьбе.
Говорят, что в Японии есть фирма, спасающая самые безнадежные браки. Чуткие и многоопытные прошлыми жизнями японцы нашли примитивное, но эффективное, как каменный топор, решение. Без психоаналитического занудства просто вывозят пару на островок, где ни черта нет, кроме камней и моря вокруг. Муж, готовый забить супругу до смерти, жена, мысленно составляющая формулу отравы, способной отправить к предкам благоверного, выбрасываются на остров с одним одеялом и скудным запасом еды. А катер отваливает. Все, абзац.
Наверняка скандалят по привычке под крики удивленных чаек. Потом сидят на разных концах островка и дуются друг на друга. Самые забубенные могут даже поделить остров на независимые государства. Самое странное, что случаев убийства среди пациентов ни разу не было. Потому что первозданная природа быстро брала свое. Камни, соленый ветер, безучастная гладь моря. Ни родственников, ни друзей, ни прочих сочувствующих и заинтересованных лиц в затянувшемся семейном конфликте. Хочешь — не хочешь, а надо жить. И в диких условиях мужик вновь становился мужиком: шел собирать дрова, ловить рыбу, строить убежище от холодного ветра. Как-то само собой у него получалось отдать свой свитер женщине, заботливо подать руку, переводя через камни, взять тяжелую работу на себя. А она вдруг открывала, что приятнее всего заботиться о том, кто заботится о тебе. Сидеть у огня и ждать, когда он придет, замерзший, но довольный. И ночью, как ни отбрыкивайся, приходилось лежать рядом, одеяло специально выдавалось одно. Любили ли они физически друг друга в эти промозглые ночи, неизвестно, да не так уж важно. Главное, их души проникали друг в друга, грели, врачуя сгоряча нанесенные раны. Кончался их самый нелепый уик-энд в жизни, приходил катер, и уплывали они с островка с умытым соленым ветром взглядом и просветлевшими душами.
Вокруг бушевал человеческий океан, гибли, запутавшись в тине обстоятельств, впивались в тела себе подобных, захлебываясь соком жизни и кровью, обманывали, блудили, продавали и предавали, любили, спаривались, рожали, ласкали и избивали детей, выли от безысходности и мечтали жить, но умирали, разорванные на атомы Океаном. Мерный рокот его бился в стены квартиры и отступал, не в силах нарушить тишину, в которой бились два сердца. Тихо, мерно, в лад.
«Если Ты есть, спасибо за этот островок, — подумал Максимов, закрывая глаза. — Что бы ни ждало впереди, спасибо Тебе».
Он осторожно потянулся за сигаретой, задумавшись, прокрутил зажигалку, она, проворачиваясь, пронырнула между пальцами и замерла в готовности выплюнуть язычок огня.
— Некрофилия, — неожиданно сказала Вика, удобнее устраивая голову на его плече.
— М-м? — промычал Максимов, чиркнув зажигалкой.
— Я заметила, что ты иногда вот так крутишь зажигалкой. Машинально, когда задумаешься. Психоаналитик сразу же поставил бы диагноз: подсознательная некрофилия. Тяга к мертвечине, любование смертью и страданиями.
— Бред, Вика. — Максимов поморщился. — Что может знать о смерти и страданиях импотент с козлиной бородкой? Это я о Фрейде говорю. Как и все интеллигенты, он боялся смерти и старался избежать страданий. А жизнь без них невозможна. Да и что он видел? Смерть бабушки, которую наутро напудрили и помыли и в таком виде передали родне? Страдания гимназистки, нажравшейся серных спичек? А в Грозном трупы валялись на каждом шагу, и страдали по-настоящему, когда пуля вырывала из тебя кусок мяса. Только лечить ребят, видевших все это, станут по теории, придуманной в тихом кабинете.
— Ты там был?
— Нет. — Свою часть «чеченской кампании» он отработал в Москве, за несколько месяцев до бойни в Грозном.
— Обиделся?
— Нет. Одни делают, а другие объясняют. И им никогда не понять друг друга.
Она помолчала, что-то рисуя пальцем у него на груди.
— А ты можешь убить?
Максимов глубоко затянулся, выверяя ответ.
— Словами на такой вопрос не отвечают. Поэтому не верь, если кто-то ответит вслух.
Она не стала выспрашивать дальше, вдавила палец, словно поставила точку. О чем думала, какие письмена выводила на его коже, осталось загадкой.
Максимов погладил мягкий ежик на ее голове.
— Курить хочешь? — прошептал он. Вика взяла из его пальцев сигарету, затянулась, откинулась, широко раскрытыми глазами уставилась в потолок.