…Он летел, как летают во сне, легко и бесстрашно, сознание еще жило и отказывалось верить, что это — конец. С интересом смотрел, как медленно приближается земля, уже мог разглядеть отдельные камни, о которые через бесконечное мгновенье разорвет тело. И увидел, что среди камней упал металлический конус. Потрескался и рассыпался на мелкие кусочки, медленно, как цветок в замедленной съемке, распустилась огненная астра, окуталась дымом. Дым собрался в облако и, клубясь, стал подниматься вверх. Облако показалось грязным и рыхлым, как комок ваты, которой на зиму затыкали оконные щели. В этот ком ваты он и врезался. Падение замедлилось, а потом облако даже потянуло вверх, за собой. В рыхлой вате застряли мелкие камешки и блестящие острые осколки металла. Один из них пролетел так близко от лица, что почувствовалось его горячее прикосновение. Будто раскаленным гвоздем провели над кожей. Земля потянула к себе. Но еще медленнее, чем прежде. Она была совсем близко.
Он успел напрячь ноги и выбрать место для приземления между двумя камнями. Тело само вспомнило опыт сотен прыжков с парашютом, спружинило, а потом ушло в кувырок, размазывая инерцию падения по земле.
«Получилось», — улыбнулся он, прижимаясь щекой к колючей сухой траве.
Он никогда не думал, что пожухлая от жары, пыльная трава может пахнуть так вкусно. Жизнью…
…Боль перекатывалась по всему телу, нещадно теребя каждый нерв. Только по тому, что испытывает боль, Максимов понял, что еще жив. Непонятно, почему жив.
В лицо впились острые травинки и мелкие камешки. Но он даже не стал обращать на это внимания. Сначала сжал пальцы ног. Потом рук. Странно, но работали. Движение не вызвало нового прилива боли.
Слух еще не вернулся. Он смотрел, как беззвучно плюются дымом танковые орудия, веером летят гильзы с башен БМП, перебегают от окопа к окопу черные фигурки людей. Поднял голову. Четверка «крокодилов», сверкая нимбом лопастей, заходила на боевой разворот. Они двигались медленно и угрожающе, как тяжелые шмели, готовясь пролететь над плато, окатив его шквалом НУРСов.
«Хозяин дал команду уничтожить всех. Штурмовики утюжат Бердыева, а эти — нас», — проползла в сознании мысль.
Максимов сразу же очнулся. Вскочил на ноги.
Понял, что лежит всего в двух десятков метров от распахнутых ворот. Но добежать до них не успеет. С дальнего края площадки уже катил огненный вал. Ближе всего оказался блиндаж. Всего метра три.
Он успел. Рухнул вниз, перед тем как по площадке пронесся огненный ветер, сметая постройки, технику и людей. И небо сделалось черным.
За его спиной полыхал ад. Горело все, что может и что не должно гореть. Танки разворотило сдетонировавшим боекомплектом. Чадили БМП, опустившие покореженные стволы. На местах блиндажей ершились горящие обломки бревен. То и дело глухо рвались снаряды, заглушая треск лопавшихся от жара патронов. Сизый, удушливый пороховой дым низко стелился над перепаханной взрывами землей. В воздухе висела пелена пыли и гари, застилая солнце.
Максимов добрел до распахнутых ворот, вошел в гулкий зев шахты.
Сюда тоже докатилась взрывная волна. Мигали редкие уцелевшие лампы, как фотовспышками освещая задымленное нутро штрека. Бетон был залит чем-то темным и липким. Максимов поскользнулся и едва устоял на ногах. От резкого движения в голове выстрелила боль. Он постоял, покачиваясь, перетерпел боль и пошел дальше.
Там, где раньше стояла бронетехника, развернули госпиталь. Набросали матрасов на пол, принесли хирургический стол и ящики с инструментом и лекарствами. Матрасов на всех не хватило. Многие лежали прямо на бетоне. Сюда снесли тех, кто уцелел в первом бою и кого рвали собаки. Потом добавились новые, после атаки с воздуха и артобстрела. Полковник Бердыев сообразил, что оказался меж двух огней, и погнал своих людей на штурм. До рукопашной не дошло, кое-как удалось отбить атаку. Но ранило почти всех, кто уцелел под огнем НУРСов.
Отдельно, в навал, лежали мертвые. Это от них по полу змеился темный ручеек, разливаясь у ворот в липкую лужу. Под многими из раненых матрасы потемнели от крови. Живые смотрелись ничуть не лучше мертвых, разве что еще шевелились и могли издавать звуки. Стоны и хриплые крики отражались от стен и высокого потолка. Их не могла заглушить адская какофония звуков боя, врывающаяся сквозь распахнутые ворота.
Максимов подошел к человеку в когда-то белом, забрызганном кровью халате. Шлепнул по плечу. Санитар испуганно вздрогнул и оглянулся.
— Промедол. Промедол, живо! — с трудом, будто рот был набит камнями, пробормотал Максимов.
Санитар похлопал себя по карманам. Помотал головой.
— Чурка березовая… Промедол, я сказал! — сатанея от боли, заорал ему в лицо Максимов.
Санитар наклонился над бойцом, бинтовавшим обрубок руки у раненого, тряпичной куклой валявшегося на матрасе. Боец вскочил, развернулся.
Максимов тихо застонал. Если бы не дикая боль, не дававшая двигаться, прошел бы мимо и не обратил внимание. Карина ничем не отличалась от солдат: черноволосых, низкорослых, худощавых, в измазанном камуфляже.
— Я тебе где сказал сидеть? Ну, какого черта тебе здесь надо, а? — начал Максимов.
— Вот. — Карина протянула измазанные кровью руки. Все еще держала бинт. — Помогаю.
— Бог мой, ну на минуту оставить нельзя, — уже без злобы сказал Максимов.
— Макс, ты не ранен? — Она провела ладонью по его горящему лбу.
— Галчонок, я даже не знаю, живой я или нет. — Максимов облизнул губы.
— Пить хочешь? — встрепенулась Карина. — Я сейчас.
— Нет. Это после. Сейчас — промедол.
Она вытащила из нагрудного кармана шприц-тюбик, протянула. Поморщилась, наблюдая, как Максимов всадил иглу в плечо.
— Может, сядешь?
Он покачал головой. Боль медленно отступала.
— Уф! — выдохнул Максимов. — Все, живем дальше. Стой здесь, я сейчас подойду
Максимов повернулся, с трудом сделал первый шаг. Карина наклонилась над раненым.
— Оставь его. Не видишь — он мертв, — бросил он через плечо.
Четверо бойцов из взвода разведки, устало присев на корточки, ждали его. Славка-Бес свое элитное подразделение, надо думать, гонял нещадно, обучил всему, что знал и умел сам. Разведчики оказались самими боеспособными и живучими. Из шестерки, с кем Максимов брал опорный пункт, к полудню зацепило лишь двоих, но и то не смертельно.
Максимов присел на корточки, положил рядом автомат. Взял у бойца из пальцев дымящуюся сигарету, сделал пару затяжек, вернул.
Все молча смотрели на него. Ждали. Судя по лицам, воевать им уже не хотелось. Умирать — тоже.
Окурок пошел по кругу. Вернулся к Максимову. Он сделал последнюю затяжку, уголек уже жег пальцы. Бросил окурок на пол.