Но он не проявил никакого интереса.
— Ты, кстати, не хочешь подтянуть свой испанский? — перешла в открытую атаку Арина Михайловна. — Вдвоем заниматься легче.
— Я бы с радостью, но некогда.
— Балбес, — с материнской тоской вздохнула Арина Михайловна и принялась убирать со стола.
Максимов знал, что движет ее стремлением упорядочить его жизнь. Арина Михайловна как-то раз разоткровенничалась и поведала печальную историю своей жизни, заклейменной печатью «сов. секретно». Десять лет нелегальной работы прошли под одной крышей с человеком, которого она называла Петрович. Он играл роль удачливого коммерсанта, а она — его верной жены. По «документам прикрытия» они числились супругами, хотя в советском ЗАГСе не расписались. «Обвенчал» их Центр, не особо спрашивая согласия. Так десять лет и прожили, ни разу не вызвав подозрения. Вернулись, написали отчет о командировке — и разошлись в разные стороны. Своей семьи Арина Михайловна так и не создала, посчитала, что поздно. А может, никто не тянулся, никто после стольких лет общения с мужчинами, не знающими, что такое жить от зарплаты до зарплаты и от бутылки до бутылки. Семью ей заменили Че и Гринго, благо дело, что домочадцами они были шебутными и скучать с ними не приходилось.
Правда, у Максимова было еще одно объяснение, но его он вслух не высказывал, чтобы не травмировать Арину Михайловну. «Документы прикрытия» — в них все дело. Откуда у разведки может взяться жизнеописание дона Игнасио или Ганса Либермана, подкрепленное надежными и подлинными документами? Только в случае смерти дона Игнасио или Ганса Либермана, не зарегистрированной должным образом. Просто пропадает человек в одном месте и выныривает на другом конце земли, но уже в новом обличий. И не велик грех, если смерть произошла от естественных причин.
Если ходят слухи, что людей разбирают «на органы», то сам черт велит предположить, что кому-то может потребоваться чья-то биография. Разведка — организация бюрократическая, и пока одни «шлифуют» будущего нелегала, другие расписывают его «легенду», третьи подбирают нужную биографию, а четвертые делают грязную работу, устраняя владельца. Знать об этом не обязательно, но, вживаясь «легенду», нужно твердо отдавать себе отчет, что карма воя навсегда отягощена. Что ты примерил на себя чужую жизнь, как вещи покойника. И не удивляйся, если твоя жизнь с этой минуты пойдет наперекосяк.
— Вот и все. — Арина Михайловна закончила мыть посуду. — Готов?
— Как пионер, — бойко откликнулся Максимов, оторвавшись от невеселых размышлений. — Хотите, я вас подброшу? У меня машина во дворе.
— Ну, ты же выпил, — с сомнением протянула Арина Михайловна.
— Пятьдесят капель — не смертельно, — отмахнулся он.
— Нет, Максим, не возьму грех на душу. В центре движение сумасшедшее. Лучше в другой раз.
— Ну, хотя бы до метро довезу. Все равно по дороге к гаражу
Он решил, что лучше всего будет появиться перед дворовой публикой под руку со степенной пожилой дамой, чем одному. Не так подозрительно. А в том, что у соседей в ближайшее время вспыхнет шпиономания, отягощенная длительной алкогольной интоксикацией, он не сомневался.
— Пообещай, до гаража — и ни метра дальше, — строго, как школьная учительница, произнесла Арина Михайловна.
Максимов взял со стола сигареты и первым вышел в прихожую. Гринго сразу же принялся тереться о его ноги, снизу с тоской заглядывая в глаза. Коту явно не улыбалось оставаться один на один с революционно настроенным попугаем. Че Гевара, устроившись на подлокотнике кресла, с садистским блеском в глазах точил клюв.
— Адиос, камарад, — попрощался с ним Максимов, толкнув дверь.
Попугай заискивания ревизиониста проигнорировал, только гневно задрал хохолок. Как мог, продемонстрировал, что затаенная на Максимова обида в ближайший час боком выйдет рыжему прихвостню Гринго.
Первый эшелон дворовой контрразведки — бабки на скамейке у подъезда — встретил их появление сосредоточенным молчанием. На вежливое «добрый вечер» Арины Михайловны ответили синхронным поклоном. И зажужжали, как улей, стоило Максимову с соседкой удалиться на минимальное расстояние.
— Ты не думаешь переехать в более престижный район — спросила Арина Михайловна.
— Без вас — ни-ни. Вы же мой ангел-хранитель, — ответил Максимов.
Арина Михайловна держалась за его локоть, и он почувствовал, как напряглись ее пальцы. Огромный доберман с безумными глазами пронесся мимо и рванул через кусты к детской площадке. Там сразу же поднялся крик возмущенных мамаш. Дядя Коля, хозяин пса, задумчиво шаркающий ногами по асфальту, качнувшись вправо, свернул на шум.
Матом дядя Коля не ругался, он им разговаривал. Он сразу же заглушил мамаш своим испитым тенором. Общий смысл его речи сводился к двум тезисам: недоношенные дети, страдающие дизентерией и недержанием мочи, должны сидеть дома, а их мамаши, ведущие разнузданную сексуальную жизнь, права слова не имеют. При этом дядя Коля утверждал, что неоднократно вступал в половые контакты в извращенной форме как с самими мамашами, так и со всеми их родственницами по женской линии. Дворовой актив в лице бабок у подъезда тут же вступил в полемику с дядей Колей, напирая на его ничтожные мужские качества. Нелицеприятные эпитеты достались и собаке. Доберман в перепалке людей не участвовал, потому что в этот момент сосредоточенно гадил в песочницу.
— Какой ужас, — возмущенно выдохнула Арина Михайловна. — Это же дети слышат!
— Не бойтесь, ушки у них закаленные, — успокоил ее Максимов.
Максимов подвел ее к машине со стороны пассажирского места, открыл дверцу. Помог устроиться в салоне. Не успел обойти машину и взяться за ручку дверцы, как из кустов вылетел доберман. Ошалевший от свободы и безнаказанности, пес зарычал и стал скалить зубы. По бугристому загривку пошли гулять нервные волны. Пес ярил сам себя, скребя когтями по земле.
Арина Михайловна с неподдельным ужасом на лице оглянулась на Максимова.
Он втянул носом воздух и встряхнул расслабленными кистями рук. Потом открыл дверцу. Наклонился в салон.
— Все в порядке. Не волнуйтесь. Дверь не открывать, стекло не опускать, — ровным голосом произнес Максимов.
Пес бросился в атаку, чавкнул слюнявой мордой по стеклу. Арина Михайловна, вскрикнув, шарахнулась в сторону от налитых кровью глаз и желтых клыков, прижатых к стеклу.
Максимов взял большую отвертку, всегда лежащую у рычага переключения скоростей. Спрятал ее в левой руке, прижав жало к внутренней стороне запястья. Знал, что пса дядя Коля так и не удосужился выдрессировать, доберман остался бестолковой и безмозглой горой мышц, такой нарвется на удар и даже не поймет, что умер. Захлопнув дверь, Максимов тихо свистнул. Пес зарычал, еще раз ткнулся мордой, заляпав стекло слюной.
— Ко мне иди, тварь бестолковая! — поманил его Максимов.
На зов явился не пес, а его вечно пьяный хозяин.