— Виолетта Олеговна, можно вас на минутку?
— Слушаю вас, — чуть гнусаво протянула консьержка, так и не повернувшись к нему.
— Если появится Анна Александровна, не затруднит ли вас передать ей, что заходил Игорь Корсаков. Если она сможет, то пусть дождется моего звонка — я обязательно позвоню ей сегодня же.
— Я передам, — милостиво кивнула консьержка, видимо смягченная изысканными оборотами речи, — только Анна Александровна может и не появиться сегодня. Иногда ее не бывает по несколько дней.
— И все же, если появится, не забудьте пожалуйста, — Корсаков коротко кивнул и даже попытался щелкнуть каблуками, — всего доброго, Виолетта Олеговна.
Снова милостивый кивок.
Корсаков подошел к воротам. Охранник маялся на пороге будке, разглядывая очищающееся от облаков небо. Корсаков спросил огонька, прикурил.
— Слушай, командир, Анюта давно уехала?
— Это на красной малолитражке? Я в восемь заступил, а ее уже не было. Что, кинула подруга? — подмигнул охранник.
— Надеюсь нет.
— Ох и оторва твоя Анюта, — хмыкнул парень, — бывает такие пьянки закатывает, что жильцы жалуются. Ну, правда, папа все улаживает миром. А так девчонка хорошая. Нос не задирает. Не упусти ее.
— Постараюсь, — кивнул Корсаков и, спросив, как пройти к автобусу, распрощался со словоохотливым охранником.
До станции метро «Тушинская» автобус тащился почти час — на дороге валялись рекламные щиты, рабочие в оранжевых жилетах пилили упавшие деревья прямо на проезжей части, чтобы хоть как-то наладить движение. К тому же светофоры не работали. Корсаков, стиснутый пассажирами, исходил потом в мокрой куртке и толстовке.
В метро он встал возле двери, шаря взглядом по лицам. Никто на него не покушался, никто не пытался залезть в карман. Его стало клонить в сон, что было не удивительно — спал он больше суток назад, да и какой это был сон, когда рядом была ненасытная в любви Анюта. Выходящие и входящие пассажиры толкали его, извинялись, ругались, что встал на дороге, но он, погруженный в приятные воспоминания, не замечал их. Краем уха он все-таки разобрал, объявление «Станция „Баррикадная“, переход на кольцевую линию», и вышел из вагона.
Ему пришло в голову, что милиция все еще может искать его по делу о пожаре. Вряд ли они связали с убийством отсутствие Корсакова на его обычном месте. Было бы совсем хорошо, если Федорова еще не отправили в Чечню — он бы помог, хоть и подставил Корсакова. Чем, интересно, взяли участкового? Компромат пообещали подкинуть или запугали, что с семьей разберутся? И все-таки он предупредил Игоря. Вернется из командировки — надо будет отблагодарить. Хоть и мент, а мужик нормальный.
Арбатская площадь бурлила водоворотом автомобилей. Здесь, в центре города, ураган не так свирепствовал — слишком много домов, ветру негде разогнаться. И все же несколько поваленных реклам и выбитых градом стекол Корсаков приметил. Троллейбусы стояли, вытянувшись сине-зеленой гусеницей — видно, контактный провод был еще обесточен.
Корсаков спустился в подземный переход.
Здесь уже начинался Арбат, здесь тусовались менялы, скупщики золота, мелкие торговцы. Игоря узнали, кто-то хлопнул по плечу, кто-то предложил выпить.
— Ты где пропадал? Дом твой сгорел, знаешь?
— Знаю, — на ходу кивая знакомым он пробивался к выходу.
— … в «Праге» ветром два стекла высадило. Говорят: вот, ураган, а я думаю — под шумок кто-то влезть хотел, хотя чего там брать? Серебро столовое?
Народ заржал, представив ресторанные серебряные приборы, к которым подбираются ночные злоумышленники.
— Это что! Вот у принцессы Турандот опять руку оторвали, а может отпилили. Тоже скажешь: ветром унесло?
— Ага, в ближайший пункт приема цветных металлов.
— Игорь, — знакомый нумизмат, из мелких, специализирующихся на монетах первой четверти двадцатого века, которого никто иначе, как Сема, не звал, потянул его за рукав, — тебя вчера девчонка одна спрашивала.
— Когда это было, — Корсаков остановился.
— Под вечер уже, часов в семь. Я ее видел как-то с тобой и Владиком, только забыл как зовут.
— Анюта ее зовут, — задумчиво проговорил Корсаков, — она не говорила, зачем я ей понадобился?
— Нет. Собственно, я и не интересовался. Она еще спрашивала, где Трофимыча нашли. Ну, я объяснил, — Сема в затруднении потер бледную плешь, — слушай, говорят он с тобой был в последнюю ночь. Вроде, клад вы нашли, а?
— Врут, суки, — коротко ответил Корсаков и пошел дальше.
— Там если монеты старинные будут, ты уж не забудь про меня, — крикнул ему вслед нумизмат.
— Были бы — не сказал, — пробормотал себе под нос Игорь, — или тоже на тот свет торопишься.
Его законное место было занято — знакомый портретист, Сашка-акварель, расположился со вкусом под зонтиком, выставил свои работы. Кличку он получил за то, что перебрав, всегда начинал убеждать окружающих, что только акварельные краски могут передать всю тонкость души, всю гамму чувств, спрятанную в глазах любого человека.
— Я любую душу вскрою, как банку с маслинами, — кричал Сашка в такие моменты, — все насквозь увижу и выложу на бумагу: вот, граждане, душа человеческая.
Его любовь к акварели была тем более странна, что работал он исключительно карандашом и в трезвом виде красок не признавал.
Напротив Сашки, на раскладном стульчике сидела тощая девица в линялом джинсовом костюме и берете «а-ля Че Гевара». Портретист изображал ее костистую физиономия в разводах маскировочного макияжа, словно делал портрет только что вернувшейся из джунглей соратницы товарища Че. Увидев Корсакова, Сашка прервал монолог из серии «я был бы Народным художником, но гады-академики…», и поскучнел лицом.
— Привет, Игорь. Я думал, ты не появишься. Через полчаса освобожу место.
— Сиди, я сегодня не работаю. Анюту не видел? — спросил Корсаков. Художники знали девушку, поскольку несколько раз вместе выпивали у Игоря и Владика.
— Вчера бродила здесь, тебя спрашивала.
— А куда пошла?
— Кто ж ее знает, — пожал плечами портретист.
Корсаков пошел дальше, услышав, как девица спросила, кто это подходил. Понизив голос Сашка сообщил ей, что это его лучший ученик Игорь Корсаков, за чьи полотна дерутся Лувр и Прадо.
Стараясь смешаться с толпой, Корсаков прошел к своему дому, незаметно огляделся — не видно ли милицейского патруля, и нырнул во двор. Дом щерился закопченными проемами окон, входная дверь была прикрыта щитом, сколоченным из необструганных досок. Корсаков отодвинул щит и пролез в образовавшуюся щель. Внутри было сумрачно и влажно, солнечные лучи пробивались сквозь щели грубо сколоченных досок за спиной. Стоял удушливый запах пожарища, под ногами перекатывались еще влажные головешки с торчащими гвоздями. Лестница вела в никуда — пол на втором этаже обрушился и Корсаков смог увидеть свою комнату, вернее то, что от нее осталось: закопченные стены, обрывки обоев, свисавшие со стен, черный потолок. Под комнатой, на первом этаже, возвышалась куча обгорелых перекрытий, поверх которых скалился пружинами сгоревший матрас.