Журавлев сидел в тени чахлого тополя, выросшего прямо между двумя самодельными гаражами. Пристроился на ящике из-под пива, блаженно щурился от едкого дымка «Примы».
— Ну ты, генерал, даешь! — выдохнул Белов, смахивая с лица катящийся градом пот.
— Как я его сделал, а? — довольно, как кот, проглотивший мышь, усмехнулся Журавлев.
— Да меня чуть кондрашка не взяла! — вскипел Белов, оглянулся на черный вход магазинчика и понизил голос. — Ты чего удумал, старый?
— О чем это ты, Игорек? — сыграл непонимание Журавлев.
— Да уж не про политзанятия с бандитским элементом, это уж точно! Плел ты ему классно, слов нет… Но на хрена ты ему про «наследство» загнул, а? У отушников чуть аппаратуру не переклинило от такого! Получилось, что ты, опер КГБ, вошел в преступный сговор с бандитом. Минимум — должностное преступление. Максимум… — Белов вместо слов ударил ребром ладони по шее. — И не делай невинных глазок! Завтра запись перед начальством крутить. Догадываешься, куда они нам пленку намотают? — Белов зло сплюнул вязкую слюну. — Черт! Ну объясни ты мне, бестолковому, на кой ты весь разговор перекроил? Ведь три дня репетировали!
— Не делай булек, Игорек. Я все продумал. Будет плохо, все беру на себя.
— Не понял? — протянул Белов. — Так это не импровизация?
— Нет. — Журавлев устало прикрыл глаза.
— А почему я не в курсе?
— Конспирация.
— Да иди ты на фиг!
Журавлев болезненно поморщился, помял левый бок.
— Не голоси, Игорь. Все очень просто. Гога сдает Крота, мы Крота ловим и сажаем. В камере раскрываем карты, Крот лезет на стенку от ярости. На этой волне мы его вербуем и спускаем с цепи, он рвет Гогу в клочья. В результате мы имеем своего человека в высшем эшелоне мафии. И с Гогой будет покончено. Сплошные плюсы, как ни крути. — Журавлев тихо охнул, нащупав в животе особенно болезненную точку. — Генералами не станем, но дырочку под орден можно сверлить.
Белов закинул голову, долго смотрел в белое от жары небо. Потом быстро пошел к черному входу в магазинчик. Вернулся с двумя бутылками: пиво для себя, «Боржоми» — для Журавлева. Сковырнул пробку, протянул бутылку с Журавлеву:
— Пей, трезвенник.
Журавлев из-за подозрения на диабет неожиданно для всех бросил пить, шуточки по этому поводу выслушивал со стоицизмом обреченного. Благодарно кивнул и надолго припал к горлышку потрескавшимися от жажды губами.
— Слушай, Кирилл. — Белов присел на корточки напротив Журавлева. — Мы всего лишь опера. Нам и Гога может оказаться не по зубам. Сам знаешь, связи у него на уровне замминистра МВД. А по сравнению с Гогой Крот — первый после бога. Не зря же его прозвали «Наш Совмин». Даже страшно подумать, какие на нем концы завязаны! Не наше дело лезть в политику. А Крот — это уже политика! И хоть мне талдычат на партсобраниях, что я боец политического фронта, сам я таковым себя не считаю. Не мой это профиль. Я — опер, мое дело — хватать и сажать.
— Ладно, как опер скажи, плохая операция наклевывается? — неожиданно разозлился Журавлев.
— Да при чем тут это! — Белов хлопнул ладонью по колену. — Гениальная операция, врать не стану. Но не дадут нам ее раскрутить. Не дадут, — произнес он по слогам.
— Дадут.
— Мешалкой по промежности нам дадут! — Белов отхлебнул пива, вытер ладонью рот. — Ты же на свой страх и риск сейчас беседу провел. Думаешь, поставишь начальство перед фактом, что Гога скурвился и можно Крота брать голыми руками, они от радости запрыгают?
— Не все, конечно. Но кое-кто — да. — Журавлев многозначительно посмотрел на Белова.
— Нашел Штирлиц своего Бормана, — зло усмехнулся тот. — Подробности выспрашивать не буду. Может, ты действительно генералом решил стать, если в политику полез… Ладно, не моего ума это дело. — Белов выпрямился, в два глотка допил пиво, отшвырнул бутылку. — Мое дело — сейчас с отушниками водку пить. За успех нашего безнадежного дела.
— Не безнадежного, — тихо сказал Журавлев. — Поверь мне на слово.
Белов опять закинул голову. Тень от чахлой листвы упала на лицо.
— На слово я никому не верю, Кирюха. Ты уж извини. Вот когда нам дадут арестовать Крота, я тебе поверю. И даже прощу, что ты, гад, из конспирации хреновой даже не намекнул заранее, что тут Гоге плести собрался. А я чуть инфаркт от неожиданности не заработал!
Белов развернулся и пошел сквозь ряд редких кустов к вагончику. Журавлев остался сидеть на продавленном пивном ящике.
* * *
В тот жаркий вечер с отушниками пришлось пить водку теплую, как парное молоко. Не обмыть удачно проведенную операцию — нажить себе врагов в ОТУ. За нерушимые традиции ему пришлось страдать одному — Журавлев лишь присутствовал, чокался стаканом с «Боржоми». Окосели невероятно быстро. Утром Белов с трудом вспомнил, как оказался дома. Сохранились лишь какие-то обрывки: езда по ночному городу, препирательства с гаишником, окончившиеся дружным тыканьем удостоверений под нос разъяренному постовому. Потом нудный пилеж жены, разбуженной появлением Белова, поддерживаемого смущающимся своего трезвого вида Журавлевым.
Утром он долго стоял под холодным душем. Торопиться было некуда, Журавлев заранее, зная, чем кончаются оперативные мероприятия с отушниками, дал отгул. Позавтракал, поглядывая одним глазом в телевизор. Ждать предстояло до одиннадцати, раньше Куратор на работу не приходил.
Белов поморщился. Воспоминания были настолько отчетливы, что он даже ощутил мерзкий вкус пива под языком.
Прошелся по кабинету. Телефоны молчали. Он достал из кармана связку ключей от машины. «Надо, Игорь, — сказал он сам себе. — И тогда было надо, и сейчас. Другого выхода нет».
Через две минуты он вывел свой «жигуленок» со служебной стоянки. Попетлял по городу. В хорошо знакомом месте на Пресне, где «наружка» неминуемо выдавала себя, выждал пятнадцать минут. «Хвоста» не было. Нашел таксофон, набрал заученный наизусть номер. Куратор просил никогда его телефоны не записывать.
* * *
По-осеннему темная вода канала казалась густой и вязкой. Вдоль дальнего берега еле полз буксирчик. Отсюда, с четырнадцатого этажа, он казался маленьким крутолобым китенком в сбитой на макушку белой шляпке.
Белов прицелился в него пальцем.
— Чпок! И ваших нет, — сказал он вслух и оглянулся. Тихомиров все еще гремел посудой на кухне.
Альберта Ивановича Тихомирова он за глаза называл Куратором. В те славные годы, когда Старая площадь не спускала немеркнущего ока с компетентных, как тогда было принято выражаться, органов,
Белов, сам того не желая, попал в поле зрения Куратора.
Тихомиров сразу же поставил условие — о проявленном интересе к молодому сотруднику должны знать только двое: Тихомиров и он сам. В противном случае к заброшенному злой волей в Тмутаракань Белову потеряют интерес все и навсегда. Белов условия игры принял и никогда об этом не жалел.