Статью (Салину добыли не печатную копию, а ксерокс рукописи с авторскими правками) он прочитал внимательно, с карандашом. Отдельно выделил абзац, в котором Мещеряков предлагал провести анализ всех известных из истории и антропологии обрядов посвящения и перевести всю эту абракадабру на язык современной науки, естественно, отбросив все ненужное и наносное.
Салин посоветовался с Решетниковым. Поспорив, пришли к согласию: создатель суперменов был обречен. Во-первых, потому, что, кроме как в кино, супермены не нужны ни одному государству. Оно работает со средним средне-серым гражданином, а связываться с суперменом накладно и боязно. Но и на обыденном уровне Мещеряков никаких шансов не имел. Погоду все еще делали профессора от психиатрии, научно обеспечивающие борьбу с диссидентами. Заставить прописывающих инакомыслящим лошадиные дозы успокоительных уколов признать необходимость исследований «инакомыслия» как феномена развития личности и цивилизации было бы непростительной глупостью. И в плане человеческом, и в государственном. Но тот же государственный интерес требовал поддержать Мещерякова.
Решетников после получасового молчания, была у него такая привычка: думать, как работать, по-мужицки тяжело, до пота, — просветлел лицом и предложил разыграть вариант «Дедал и Икар». Кроме пролетарски грубых шуточек, он имел тягу к образным, но точным названиям. Так он окрестил один из вариантов управляемой карьеры, используемый Организацией в кадровых играх, отнимавших большую часть рабочего времени. Технология этого варианта, действительно, была близка сюжету мифа о греческих мастерах и первых в истории летчиках-испытателях. Икар, молодой и неопытный в житейских делах, решил долететь до самого солнца, что в те времена расценивалось как святотатство. В результате вошел в анналы истории как первая жертва авиакатастрофы. Папа его, Дедал, человек, явно искушенный во взаимоотношениях смертных с богами, полетал-полетал на безопасной высоте да и приземлился целехоньким на неизвестном аэродроме. Решетников, хитро поблескивая глазами, утверждал, что Дедал, зарекомендовав себя с самой лучшей стороны, был трудоустроен в режимную «шарашку» на Олимпе, где, вдали от людской суеты, мастерил богам летательные аппараты повышенной комфортности. Соль варианта заключалась в том, что человеку, чьей карьерой занялась Организация, предстояло последовательно пережить судьбу Икара и Дедала.
Сначала, нажав на невидимые рычаги, они двинули Мещерякова вверх. Зарубленную статью неожиданно опубликовал солидный научный журнал. Последовали выступления на конференциях. Руководство института, почуяв, что к опальному мэнээсу проявлен интерес, предложило срочно защитить кандидатскую. Свалить Мещерякова в заранее выкопанную яму Салин не дал, и защита прошла «на ура». Больше всего веселилась молодая поросль, получившая в лице Мещерякова лидера и мессию одновременно. Руководителям НИИ не оставалось ничего другого, как сплавить набиравшего силу Мещерякова с повышением в Институт имени Сербского, поближе к «инакомыслящим», о которых он так пекся.
А после поездки на международный конгресс, где Мещерякова сознательно засветили перед зарубежными коллегами и теми, кто их опекает и финансирует, из него сделали Икара.
Со сладострастным хрустом зарубили подготовленную докторскую, затем компетентные товарищи с Лубянки вежливо намекнули на какой-то пробел в биографии, заставляющий временно приостановить поездки за кордон. Как на грех, в этот черный период от передозировки ЛСД скончался один из участников опытов. Гиены и шакалы — с научными степенями и без оных — почуяли запах мертвечины и дружно набросились на Мещерякова. Не прошло и двух месяцев, как восходящая звезда отечественной психиатрии закатилась, и мессия парапсихологии, как и всякий мессия, был публично выпорот и распят.
Но мессии не умирают на крестах. Их возносят в высокие кабинеты на невидимых ниточках, дергая за которые, вершили их земной крестный путь. Там еще не пришедшему в себя объясняют, что угодным богам делом лучше заниматься вдали от людской суеты. И Икар, если готов и согласен, превращается в Дедала.
Под псевдонимом «Дедал» Мещеряков и был отправлен в далекую клинику под Заволжском, где человеческого сырья для исследований было завались, а контроля почти никакого. То, что в этой же клинике укрыли от чужих глаз Кротова, было скорее совпадением, чем умыслом. Для Организации с перестройкой и гласностью наступили трудные времена; приходилось экономить на всем, включая и «убежища» для своих людей.
Неприкасаемые
Салин давно взял за правило наиболее острые эпизоды операции контролировать лично. Сейчас был именно такой момент. Мещеряков должен был на практике доказать, что его исследования стоят затраченных денег. Если удастся воздействовать на эту девчонку, подтолкнув ее к действиям в нужном направлении, то в работе с «человеческим фактором» наступит новый этап. С человеком можно будет работать совершенно фантастическими методами, исключающими засечку через обычные контрразведывательные мероприятия. Его не надо будет принуждать, доказывать, вербовать, в конце концов. Умело запрограммированный, он сам захочет сделать то, чего от него ждут остающиеся в тени кукловоды.
Салин снял очки и стал тщательно протирать стекла. Время от времени бросал взгляд на застывшего в напряженной позе Мещерякова.
Сухой и длинный, как жердь. Мещеряков еле уместился в просторном салоне «вольво», пришлось сгорбиться, чтобы не касаться головой потолка салона. Салину он всегда напоминал средневекового проповедника. Прежде всего поражали глаза — равнодушные и пустые, как у птиц, они вдруг становились цепкими и искрились нездоровым огнем. Вечно бледное лицо, казалось, состояло из бугров, шишек и впадин. Не лицо, а издевательство над окружающими. И, вдобавок, все это приходило в движение, когда Мещеряков начинал говорить. А говорил он, как все фанатики, долго и подробно, тщательно подбирая слова и нанизывая их на нескончаемую нить очередной гениальной, как ему казалось, мысли. Салин надеялся, что перевод с острова в Москву хоть немного убавит в Мещерякове аскетической худобы и монашеской угловатости движений. Напрасно. Получив лабораторию, Мещеряков из нее практически не выходил, наплевав на все столичные соблазны.
«Может, это и к лучшему, — подумал Салин, спрятав улыбку и наблюдая, как сквозняк треплет пегий клок волос на голове Мещерякова. — Время бюджетной нищеты, слава богу, кончилось. На талантливых людей я могу тратить столько, сколько потребуется. Деньги у концерна, куда я спрятал его лабораторию, несчитанные, от них не убудет. А структура концерна так запутана, что свои-то в ней не разбираются. Где уж чужому вычислить, чем занимается группка из десяти человек, сидящая на отшибе от основной штаб-квартиры, в полуподвале высотки на юго-западе Москвы? Так что с деньгами и секретностью проблем не должно быть. А вот если бы Мещеряков с великого голода и воздержания пошел в загул — это была бы проблема! Или начал строить особняк… Тьфу, чтоб не сглазить! Но ему, как всякому фанатику, кроме креста и костра, ничего не надо».
— Виктор сейчас войдет в дверь, — прошептал Мещеряков.
— Что вы сказали? — повернулся к нему Салин. В этот момент в рации тихо пропиликал зуммер. Водитель снял трубку.