— С ума сошел, убери ствол!
— Это что за фокусы? — Максимов кивнул на стоящих у джипа.
Гаврилов набрал полные легкие воздуха, выдохнул, закатив глаза в потолок.
— Это, душегуб, твоя машина, — медленно закипая, произнес он. — На ней поедешь к «Казачку». Не пехом же к нему переть! А телка его в свой «мере» тебя не пустит, понял?!
— Понял. — Максимов спрятал пистолет в рукав. — Предупреждать надо. Он взялся за ручку двери.
— Я не прощаюсь, Никита Вячеславович.
— Блин, глаза бы мои тебя не видели! — прошипел Гаврилов.
— Про кошку и все остальное остается в силе. Терять мне нечего. Если меня разозлить и не убить сразу, остановить будет сложно. Найду и оторву голову.
— Угрожаешь? — нехорошо усмехнулся Гаврилов.
— Предупреждаю. А в Стокгольм я должен прибыть живым. Запомните и передайте куратору. Конечно, проще отрубить мне руки. Но, боюсь, на тамошних банкиров это произведет неизгладимое впечатление. Представляете, входите в банк и достаете из кейса мои синие ладошки? — Максимов рассмеялся и толкнул плечом дверь.
В джипе он стер нервную испарину с висков. Посмотрел на себя в зеркальце. В глазах, окруженных темными тенями, притаилась тревога.
«Решили поиграть в кошки-мышки? Поиграем! Куратор операции, конечно, приманка хорошая. Очень хочется на него взглянуть. Но если куратор не дурак, а он не дурак, если так долго держался в тени, то он будет последним, кого ты увидишь на этом свете». — Он суеверно сжал кулак. На секунду возникло желание выхватить пистолет и разом решить все проблемы. На дороге остались бы трупы Гаврилова и его людей. Через полчаса максимум он был бы уже в надежном укрытии Ордена. Живой.
Но его приучили к мысли, что ты живешь за счет тех, кто погиб, прикрывая тебя. Они, держась до последнего, выигрывали минуты, часы, возможно, годы твоей жизни. И если пришел твой черед тянуть время, отвлекая огонь на себя, надо это делать. Забыть об инстинкте самосохранения и умирать как можно медленнее, цепляться за жизнь, чтобы жил тот, кому предстояло довести операцию до конца.
Сейчас он был уверен, что знает этого человека. Все время он был рядом. Именно ему Орден поручил самую сложную часть работы.
«Соберись, Макс, — приказал он себе. — Делай то, что от тебя требуется, и ни о чем не думай. — Повернул ключ зажигания, под капотом ожил мотор. — Еще рано прыгать за флажки».
«Ауди» Гаврилова, бибикнув сигналом, на медленном ходу прокатила мимо.
Максимов пристроился следом.
Сопроводив машину Максимова по Рублевскому шоссе до отвилки, ведущей к особняку «Казачка», Гаврилов развернулся и погнал «Ауди» к Можайскому шоссе.
Люди Самвела Сигуа ждали в невзрачном пикапе у ограды Кунцевского рынка.
Гаврилов заглянул внутрь салона, в нос ударил острый запах армейской формы. Все семеро были в полувоенной форме: камуфляжные куртки, темные штаны и высокие бутсы.
«Моджахеды, твою мать!» — подумал Гаврилов, переводя взгляд с одного заросшего до синевы лица на другое.
— Кто старший?
— Я, — сказал самый широкий в плечах, на груди в разрезе распахнувшейся куртки блеснул золотой полумесяц. — Исмаил зовут.
— Оружие с вами?
— Зачем? — Исмаил пожал плечами. — Электричкой привезут.
— Правильно. Приказ прост: берете дачу под охрану. При нападении гасите все вокруг. Людей на даче не трогать. Кроме этого. — Гаврилов протянул фотографию Максимова. — Его ликвидировать. Вряд ли он там появится, но на всякий случай запомните. Как увидите, стреляйте без разговора.
Исмаил всмотрелся в лицо на фотографии, покачал головой и, сказав что-то своим людям на незнакомом Гаврилову языке, вернул снимок.
* * *
Гаврилов сопроводил пикап до Одинцовского поста ГАИ — дальше до дачи люди Самвела могли добраться без особых приключений. Развернулся и медленно поехал назад в Москву.
На город опускались по-зимнему ранние сумерки. Встречные машины слепили фарами.
Он вставил кассету в магнитофон, до максимума увеличил громкость.
Высоцкий пел про охоту на волков. От рвущего звука струн, от захлебывающегося в хрипе голоса по телу пошли мурашки.
До того, когда на него самого пойдет охота, остались считанные часы. Но Гаврилов был уверен, что успеет перепрыгнуть через флажки и уйти, заметая следы. Пути отхода готовил заранее. Главное, не начать метаться, привлекая к себе внимание. Главное — не дать понять охотникам, что почуял близкую травлю. Тем неожиданней будет для них рывок за флажки.
Из всех, с кем свела его служба, Гаврилов с уважением вспоминал лишь своего первого начальника отдела и учителя полковника Самсонова. Циник был невероятный. Возможно, только благодаря этому ушел на пенсию в полном физическом и умственном здравии. Первое самостоятельное задание, которое получил от него Гаврилов, к прямым служебным обязанностям отношения не имело. Нужно было пойти в Елисеевский гастроном и кровь из носу добыть двадцать коробок конфет — по одной на каждого опера в отделе.
Гаврилов шел по тогда еще не переименованной улице Горького, запруженной толпой, лихорадочно скупающей все подряд, — до очередной годовщины Великого Октября оставалось пять дней — и вспоминал все, чему его еще недавно учили в Высшей школе КГБ. Подобной ситуации чекистская наука не предусматривала. Но Самсонову на это было глубоко наплевать. Он пообещал за невыполнение распоряжения сослать лопоухого опера набираться жизненного, а не книжного опыта в дыру, где из торговых точек есть только провонявший селедкой и хозяйственным мылом сельмаг. Угрозу эту исполнить было проще простого: Гаврилов был взят в отдел с испытательным сроком, стоило только написать в характеристике «не способен к оперативной работе», и на карьере можно ставить крест.
Гаврилов потолкался у прилавков и обреченно вздохнул. Хрущевский коммунизм так и не наступил, а брежневский развитой социализм уже приказал долго жить. Страна жила в царстве тотального дефицита, о котором классики марксизма-ленинизма почему-то в своих собраниях сочинений не написали ни строчки. А было бы неплохо у них узнать, по какой это политэкономической теории полагается использовать склад магазина под хранилище этого самого дефицита.
Задавать глупые вопросы было некому, все, красные от возбуждения, в съезжающих на глаза шапках приступом брали отделы, в которые «что-то выбросили». Гаврилов, собрав все остатки мужества, с трудом протиснулся к служебному входу.
Он сделал строгое лицо и сунул под нос первому попавшемуся в коридорном полумраке красные корочки удостоверения. Грузчик от неожиданности дрогнул испитым лицом, потом, приглядевшись получше к золотому тиснению буковок, махнул рукой куда-то в темноту и просипел: «Это не ко мне. Это к Зоиванне». И поволок дальше свиную тушу, тащил прямо по грязному, как асфальт улицы Горького, полу.