Печора
* * *
Печоре
Примите меры по прикрытию действий Олафа. Задержанного ликвидировать.
Норд
По крыше барабанил дождь. На краю поселка завыла, набирая ход, электричка. Потом опять нахлынула тишина, вязкая и осязаемая, такая бывает только осенним дождливым вечером.
Кротов лежал, боясь пошевелиться. Сердце неожиданно стало тяжелым, оно мучительно медленно, как раненый зверь в душной норе, ворочалось в груди. Он набрал полные легкие воздуха, пытаясь согнать эту невыносимую тяжесть, но стало еще хуже. Сердце дрогнуло и на мгновение замерло. Он тихо застонал, почувствовав, как жгучей змейкой скользнула из уголка глаза горячая капелька.
Из темноты выплыло и склонилось над ним лицо жены. Глаз он не видел, только огромные темные круги. Они затягивали в себя, как два водоворота в ночной реке, неудержимо и безвозвратно. Сердце зашлось от острой, щемящей боли. Лицо жены приблизилось, расплылось мутным пятном, только темное облако волос, только черные водовороты глаз.
— Не сейчас, Маргарита, только не сейчас, — через силу, борясь с накатывающим забытьем, прошептал Кротов. — Я еще не готов.
Ее губы что-то беззвучно шепнули, и лицо исчезло, растворилось в призрачном свете сумерек.
— Спасибо тебе, Марго, — прошептал он вслух. Сил бороться с мучительной пустотой и холодом там, где должно быть сердце, уже не осталось, и он заплакал. Беззвучно, закусив губы. Беспомощно моргая веками, ставшими тяжелыми и непослушными. Горячие ручейки жгли виски, капельки одна за другой, как раскаленные шарики, скользили вниз, он почувствовал, каким мокрым и режущим сделался воротник рубашки.
Инга пробормотала что-то во сне, повернулась, горячая рука легла ему на грудь. Кротов осторожно убрал с себя ее руку, выскользнул из-под одеяла. По телу сразу же пробежали мурашки, в комнате было холодно. Но сердце забилось зло и быстро, как зверек, копающий выход из заваленной норки. В висках застучали злые молоточки, разгоняя предательскую слабость.
Он пошатываясь прошел к окну, прижался горячим лбом к холодным черным стеклам.
«Не сейчас, только не сейчас, — сказал он сам себе. — Только расслабься — и ты погиб. А ты должен жить. Ради Маргариты и детей. Когда-нибудь мы опять будем вместе. Но только не сейчас».
Он осторожно, боясь еще больше растревожить сердце, опустился в кресло. Из приоткрытого окна врывался пахнущий грибной сыростью и прелой листвой ветер. Кротов подставил лицо под струю холодного воздуха и закрыл глаза.
«Я все делал правильно. Меня не в чем упрекнуть. Меня можно предать, как и всякого, но сам я не предавал никогда. И это они знают. Неужели они меня предали?»
Москва, июнь 1989 года. Конспиративная квартира «Конкур»
Окна выходили на ипподром. Это Кротову сразу не понравилось.
Одно время взял за правило раз в неделю обедать в ресторане при ипподроме. Привлекало сочетание покоя и размеренности круга избранных, отделенных от взмыленной в азарте толпы лишь толстыми стеклами окон. Он любил контрасты, а здесь они были настолько явными, что жизнь казалась необратимо расколотой на тех, кто мечтает и жаждет, и тех, кто уже получил, знает цену и никогда не поставит на кон свое, с таким трудом, силой или хитростью, отнятое у тех, орущих за окнами.
В зале ресторана, как в аквариуме за толстыми стеклами, фланировали акулы, улыбаясь друг другу золочеными оскалами, мальки и пираньи сновали снаружи. Он садился за свой столик у окна и наблюдал за теми и за другими, как за диковинными животными, чьи ужимки и повадки уже хорошо изучены, но, несмотря на это, все еще остаются забавными и представляют определенный интерес для пытливого ума. Он не принадлежал ни к первым, ни к последним. Он был другим. И эту исключительность, ни разу им явно не подчеркнутую, признавали все. Очевидно, чувствовали нутром, как звери чувствуют и не оспаривают исключительности льва.
Потом, узнав, что ресторан, как и сам ипподром, прибрал к рукам Осташвили-старший, пусть земля ему будет пухом. Кротов зарекся посещать бега. Всегда старался держаться подальше от мест, оскверненных нечистыми людьми…
— Я могу закрыть окно? — спросил он у человека, приведшего его в эту квартиру. После давящей тишины Лефортова шум заполненной машинами улицы казался невыносимой какофонией.
— Нет, — коротко ответил тот.
Сопровождающий, человек лет сорока пяти, крупный, но не отяжелевший, как это бывает с мужчинами при заботливом уходе жены и регулярном питании, ему понравился только одним — за все время он не сделал ни одного лишнего движения, не то чтобы вымолвил лишнее слово. Лицо с момента встречи в Лефортовской камере и недолгой поездки по Москве не отразило ни одной эмоции, глаза так и остались холодными и безучастными. Если бы не хорошо пошитый костюм, человека можно было бы принять за монаха-иезуита, проходящего испытание молчанием.
«Школа, черт возьми! — в который раз подумал Кротов. — Идеальный сопровождающий. Предупредителен и молчалив. В беде не бросит, а, если прикажут, так же без единого слова всадит подопечному пулю в затылок».
— Что ж, как скажете. — Кротов невольно потер затылок.
— У вас есть пятнадцать минут. Можете сходить в душ и переодеться. Одежду вам подготовили. Размер ваш. — Это была самая длинная фраза, сказанная сопровождающим за все время.
— Даже так? — поднял бровь Кротов. Сопровождающий молча вышел в соседнюю комнату, вернулся, неся в руках светло-серый костюм.
— Полотенце, белье — в ванной комнате.
Кротов долго стоял под колючими горячими струями, втирая в кожу душистый гель. Надеялся вытравить затхлый запах тюрьмы. Он знал, что все уже позади, предстоял последний разговор, его еще надо выдержать и правильно разыграть, и тогда с прошлым его будет связывать только этот мерзкий запах.
Он включил фен, направил тугую струю воздуха в лицо, и тут сердце больно, на вскрик, екнуло и ухнуло вниз. Он едва успел присесть на край ванны, ноги сразу же сделались чужими, ватными.
Вспомнил, как после их первой ночи Маргарита заглянула в ванную и с удивлением уставилась на жужжащий фен в его руках.
«Ой, а я думала, ты бреешься!» — сказала она.
«Нет, Марго, электрической бритвой пользуются только командировочные и не уважающие себя. А это… — Он щелкнул тумблером, и цилиндрик в его руке мерно заурчал на малых оборотах. — Это маленькая прихоть старого холостяка».
«Не-а, Саввушка. — Она чуть склонила голову набок. — Феном пользуются только разведенные мужчины. Одна из привычек, доставшаяся от проклятого семейного прошлого, которая выдает вашего брата с головой».