— Долго рассказывать.
— Ладно, авось доживу, когда темнить перестанешь, — Рогозин закашлялся. — Да, а сегодня ночью ломиться ко мне стали. Дверь вынесли. Я как их увидел, тут же сообразил: за мечом пожаловали. Сначала в квартире отмахивался, но уж больно много их было. В окно прыгнул, так и там ждут. В квартире эти, уроды зубастые, а внизу парни блондинистые. Не помню, как и ушел. Во, чуть не забыл… Получается интересная штука: я их вижу, а больше никто. Я пока бегал от них — приметил. Что я, заговоренный, что ли?
— Разберемся, — буркнул Корсаков, думая, что, стало быть, и он заговоренный, раз тоже видел нападающих.
— Ох, что-то мне дышать тяжело, — впервые пожаловался Рогозин.
— Потерпи, Борисыч, рядом уже.
Пользуясь тем, что час был ранний, автомобилей мало и машин ГИБДД не наблюдалось, Корсаков рванул на Смоленской площади через две сплошные полосы, ушел вправо в Денежный переулок, свернул на Сивцев Вражек и через три минуты подкатил к особняку.
— Посиди пока, я сейчас, — сказал он Рогозину.
Тот кивнул, не открывая глаз. Казалось, он прислушивается к своей боли, поглаживая грудь рукой, словно хотел ее успокоить.
Корсаков открыл дверь, взлетел по лестнице. Анюта сидела в кресле, поджав ноги, закутавшись в махровый халат, который подарила Корсакову к новоселью. Она серьезно, без улыбки взглянула на Игоря. Под глазами у нее были круги, осунувшееся лицо побледнело, будто она не спала, по меньшей мере, несколько ночей.
— Ты успел, — она сказала это уверенно, словно заранее знала, что так и будет.
— Успел, — подтвердил Корсаков. — Только проблем от этого не убавилось. Борисычу, ну тренеру моему, здорово досталось, в больницу надо. Можешь сейчас Сань-Саня напрячь?
— Могу, — Анюта встала с кресла, нашла телефонную трубку. — Где он?
— Кто?
— Ну, твой тренер, — чуть раздраженно от непонятливости Корсакова сказала она.
— Внизу, в машине.
— Так веди его сюда. До приезда «скорой» попробуем что-нибудь сделать.
Корсакову показалось, что Рогозин потерял сознание, но тот, услышав шаги, открыл глаза. Игорь помог ему выбраться из машины. Рогозин скрипел зубами, ругался, но старался не стонать. До двери он дошел сам, опираясь на плечо Игоря, но, сделав первый шаг по лестнице, стал падать назад. Корсаков подхватил его, крякнув, поднял на руки и, шагая через ступеньку, поднялся наверх и устроил Рогозина в кресле.
— Тяжелый ты, Борисыч, — пробормотал он.
— Да ладно… кожа да кости. Слушай, знаешь, чего мне хочется?
— Догадываюсь, — усмехнулся Игорь. — Сейчас я узнаю, есть ли у нас чего, — он сунулся в спальню.
Анюта, прижимая трубку к уху, мельком взглянула на него.
— Пап, я не так часто тебя о чем-то прошу… Да, я понимаю, что половина пятого утра, ну и что? Никто тебя не тащит из постели, но позвонить ты можешь? Вот и хорошо. Да, к нам пусть подъезжают. Игорь встретит на Гоголевском. Все, спасибо! Целую, пока, — она положила телефон на стол. — Через двадцать минут выйдешь на бульвар, встретишь машину.
— Куда его повезут? — Игорь кивнул через плечо в сторону холла.
— В первую клиническую при администрации президента, — скороговоркой сказала Анюта, направляясь к Рогозину.
— Однако…
Рогозин встретил девушку слабой улыбкой. Анюта подошла к нему, взяла руку, пощупала пульс.
— Здравствуйте, меня зовут Аня. Игорь много о вас рассказывал, — проговорила она. — Ну-ка, позвольте, — девушка приподняла Рогозину веко, осмотрела порезы на лице. — Игорь, принеси вату и перекись водорода.
— Здравствуйте, Аня. Я — Георгий Борисович. Можно называть меня просто Георгий — мне будет приятно, поскольку я не буду чувствовать себя таким старым.
— Ну что вы… Вы совсем не похожи на старика.
— Ты бы видела, что он на поле выделывал. Куда там Конану-варвару или Дункану Мак-Лауду! — Корсаков передал ей вату и перекись. — Он их ломтями стругал.
— Жить захочешь — постараешься, — Рогозин скривился и зашипел.
— Все, все, сейчас пройдет. Я только продезинфицирую царапины, — Анюта осторожно промокнула ваткой порез на щеке.
— Вы медик?
— Раньше я тусовалась с байкерами. А это, знаете ли, такая компания, что поневоле научишься оказывать первую помощь.
— Ты мне не рассказывала, — заметил Корсаков.
— А ты не спрашивал, — девушка протерла лицо Рогозина от подсохшей крови. — Так, а здесь что? — она провела пальцами по багровому кровоподтеку на груди Рогозина.
Тот поморщился.
— Давайте-ка мы вас на постель перенесем. Игорь, помоги.
Вдвоем они подняли Рогозина, подхватили с двух сторон и, доведя до кровати, осторожно уложили. Лицо у того побледнело, приобретая странный синеватый цвет.
— Это, Анют… — Корсаков смущенно кашлянул. — Может, пока врачи подъедут, проведем анестезию?
— Чем?
— Ну, чем… у нас же, вроде, осталось? Леня не все допил.
— А если операция, как алкоголь с наркозом среагирует?
— Ну, сто грамм не повредит.
Рогозин, прислушивавшийся к разговору, с надеждой посмотрел на девушку.
— Если только сто грамм.
Корсаков принес коньяк, налил полстакана. Приподняв Рогозину голову, он поднес стакан к его губам, но тот укоризненно взглянул на него.
— Чего еще не хватало, так это чтобы меня поили, как младенца, — Рогозин взял стакан, медленно выцедил коньяк и облегченно откинулся на подушку.
— Никогда не видел, чтобы младенцев поили коньяком, — проворчал Корсаков, наливая себе.
— Ты тоже ранен, любимый? — кротко спросила Анюта.
— А стресс? А физическое и нервное истощение? — Корсаков залпом проглотил коньяк, выдохнул. — Ладно, что там с машиной?
— На Гоголевском встретишь. Наверное, уже пора идти.
— Игорь, только без ментов, — попросил Рогозин.
— Сделаем, Борисыч, — Корсаков пошел к выходу. — А ты пока, смотри, к моей женщине не приставай. На нее надежды нет, только на тебя уповаю, на твою честность, порядочность и…
— Иди уж, — Анюта подтолкнула его к лестнице, — трепло кукурузное.
— Вот поправлюсь, обязательно отобью, — пообещал, слабо улыбнувшись, Рогозин. — Ребята, окно откройте пошире. Что-то совсем херово мне.
Корсаков распахнул настежь окно, накинул толстовку взамен мокрой и перемазанной землей и кровью рубашки и сбежал по лестнице.
Ветер почти стих, небо светлело, в лужах отражались фонари. Корсакова слегка знобило то ли от прохладного влажного воздуха, то ли от напряжения, которое постепенно отпускало его. Коньяк делал свое дело: он чувствовал себя расслабленным и почти спокойным. Даже не верилось, что схватка на Ходынском поле произошла именно с ним, а не была увидена в кино. Однако ладонь еще помнила шершавую рукоять меча, перед глазами мелькали оскаленные морды и искаженные лица. Память запечатлела их за мгновение до того, как меч обрывал жизнь, превращая тела в пепел. Корсаков замедлил шаг и закрыл глаза. Он будто бы вновь чувствовал, как клинок входит в плоть, почти не встречая сопротивления, как перерубает доспехи, легко, словно прутья, переламывает кости. Вдруг Корсаков ощутил, что улыбается, что руки чуть заметно подрагивают, словно повторяя удары, финты, выпады. Ему понравилось упоение схваткой, понравилось чувствовать себя хозяином чужих жизней…