Бетховен вытаращил глаза. Синющные губы затряслись, выдавливая пузырьки слюны.
– Где шприц? В холодильнике?
Бетховен отчаянно закивал. Максимов воткнул ему в рот кляп, вышел из комнаты. Выглянул из окна кухни во двор. Без изменений. Только дождь припустил с новой силой.
Время шло, время, подаренное ему теми, кто погиб раньше. А результата нет, хочешь – вой, хочешь – вешайся.
«Не надо! – одернул себя Максимов. – Шансов – один на миллион. Но этот шанс – ты сам. Так что, не мандражируй. Верь – и все будет по-твоему!»
Он вернулся в комнату. Показал Бетховену тонкий инсулиновый шприц. Тот дернулся всем телом.
– Не шуми. – Максимов сел рядом. – Я задам пару вопросов, после этого введу инсулин. Извини, иначе не могу. Не согласен, помирай так. Ты мне не нужен. Отдашь куратора, оставлю жить. Даю слово. Я пришел за ним. Ты просто встал между нами. Отойди, пока не поздно. Выбирай. Это не предательство, нет. Ты не создан для этой войны. Сдайся, и перестанешь быть моим врагом. Обещаю, я тебя пальцем не трону. – Говорил тихо, склонясь к самому лицу.
Бетховен дернул кадыком, мучительно сглатывая вязкую слюну, и кивнул.
Настал момент, когда он мог отчаяться до самоубийственной смелости, заорать во все выжженное сухостью горло, заставив Максимова самому нанести последний удар. Порой встречались и такие. Но редко. Решив не искушать судьбу – слышимость в "хрущобе" была невероятной, все проходило под несмолкаемый аккомпанемент семейных разборок, бушевавших на два этажа ниже, – Максимов не вытащил кляп.
– Соловей приходил к тебе?
Бетховен кивнул. Это была проверка.
– Ты сам разрабатываешь операции?
Бетховен отчаянно замотал головой.
– Просто передаешь то, что приносит куратор?
Бетховен трижды кивнул.
– Плагиатор ты, дядя, а не Бетховен, – процедил Максимов.
Телефон зазвонил неожиданно. Злая, тревожная трель забилась в полумраке комнаты. Максимов рванулся к столу, перетащил аппарат к дивану, левой рукой выдернул кляп, правая сама собой выхватила из-под рукава стилет. Тонкое лезвие легло на горло Бетховена.
– Я сниму трубку. Только пикни лишнее!
– Не… Подожди, – просипел Бетховен и зашелся кашлем. Белки глаз залило красным. – Нет… Ах-х -ха… Он… Если, он, хр-хр-ха, через два прозвона перезвонит. Еще один звонок, и бросит трубку. Он близко. Минут десять, не больше. Он всегда так…
– Откроет своим ключом? – догадался Маскимов.
– Да. У двери не встречай. Это – сигнал. Сразу выстрелит. Он такой… Укол, прошу тебя! Все, а-ха, все… Только укол, прошу тебя!
Одутловатое лицо стало багровым, губы отвисли, сейчас он еще больше стал похож на старого налима, выброшенного на берег.
Максимов воткнул кляп. Укол сделал быстро и сноровисто. Тело Бетховена разом обмякло, он облегченно закрыл глаза.
– Теперь лежи тихо. Тебя уже здесь нет.
Максимов выудил из кармана халата Бетховена флакончик спрея. Выстрелил в воздух ментоловой струей, убивая посторонний запах.
Сел на пол, спиной оперевшись на диван. Пальцы поглаживали полированное жало ножа.
Преторианцы
Дмитрий шарахнулся за дерево.
Из подъезда выскользнула девушка. Замерла, задохнувшись от порыва ветра. Долгополая юбка хлестнула по ногам.
Ссутулившись, наваливаясь на ветер, девушка побрела из двора.
Дмитрий проводил взглядом соседку Бетховена. По учетам ее "пробил" давным давно, опасности она не представляла, разве что досаждала Бетховену привычкой петь тоненьким сопрано всякую бардовскую мутотень. Квартиру ей организовала бабушка, бывшая соратница Бетховена. Старая "железная леди" время от времени наведывалась к внучке, чтобы спасти от голодной смерти и избавить от очередного сожителя. Девочка была с большим прибабахом на всю голову, самым верным признаком слабоумия, по мнению Бетховена, было категорическое нежелание переселяться в Домен.
Дмитрий посмотрел на окна Бетховена. В большой комнате горел свет, на форточка кухне была плотно закрыта. Бетховен где-то случайно заработал химический ожог бронхов и с тех пор панически боялся открывать окна. Мало ли что надует сквозняком, прошли времена, когда для здоровья спали с открытыми форточками. Открытую форточку они договорились сделать сигналом провала. Случись такое, Бетховену не составили бы труда разыграть приступ удушья, чтобы заставить ч у ж и х впустить свежий воздух в квартиру.
Большая часть дома уже уткнулась носами в телевизоры или лицами в подушки. В трех квартирах гомонили пьяные компании. На этаж ниже Бетховена без особой злобы били женщину. Скорее всего, просто скандалили с рукоприкладством.
Дмитрий достал из кармана ключ от двери подъезда. Собрался, как перед броском. Досчитал до десяти, с удовлетворением отметив, что сердце не трепещет, а бьется туго и ровно. Быстрым шагом пересек двор.
Вставил ключ в замок. Провернул. Распахнул дверь.
В подъезде отчаянно воняло кошками. Кто-то совсем недавно помочился на батарею. Лужа растеклась до самого порога. Но, на удивление, лампочки были целы.
Он придержал дверь, успев в щель осмотреть двор. Никого. Только ветер гоняет мусор между стволами деревьев.
Стену до самого потолка украшали граффити нецензурно и наркоманского содержания. Со времени последнего визита на явку прибавилось две надписи: разоблачающая низкий моральный уровень какой-то Тани и пародия на девиз "Движения": "Родина – это судьба!" Неизвестный антипатриот изменил "судьба" на матерное название женского полового органа.
Но Дмитрия интересовала древняя, глубоко выцарапанная надпись: "Все менты – козлы". Рядом с "ы" крестика не было. Если Бетховен засек или почуствовал неладное вокруг явки, он бы оставил знак. Пусть даже маленький. Ничего не стоило, проходя мимо, наскоро перекрестить стену ключом или еще чем-нибудь острым.
«Действуй, время на исходе!» – приказал себе Дмитрий.
Достал из кармана пистолет. Сменил магазин. Передернул затвор, загнав патрон в ствол.
Бесшумно скользя вдоль стены, стал подниматься вверх по лестнице.
Прошел до пролета последнего этажа. Отдышался, снимая напряжение. Сбежал вниз, на четвертый. Дверь в тамбур Бетховен намеренно подпортил, списав на хулиганье. В расковыренную щель между плинтусом и дверью прекрасно просматривался тамбур. Никого.
Дмитрий беззвучно открыл замок. Толкнул дверь и пируэтом развернулся спиной к стене. Ни из тамбура напротив, ни из квартиры Бетховена никто не вырвался. Дмитрий потряс пистолетом в опущенной руке. По мышцам пошла волна, выжимая напряжение.
Вошел в тамбур. Последняя "контролька": баллончик с краской в полуразвалившимся комоде, приткнутом к стене у дверей малохольной соседки. Баллончик, как ему и полагалом стоял вертикально. В случае опасности Бетховен должен был уронить его набок. С л у ч а й н о зацепив ногой.