– Наш контингент специфический, больные люди не отвечают за свои поступки. В палатах, как говорится, всякой твари по паре. Я медик и обязана лечить человека, но не просто бездумно давать таблетки, а попытаться понять, что послужило причиной беды. И еще мне предписывается относиться ровно ко всем, врач не может иметь любимчиков. Но в действительности получается иначе. Вот в девятой палате содержится Федорова Нина. Она убила четверых своих детей, мал мала меньше. Попросту придушила подушкой. По какой причине? Лишь из благих побуждений. Нина объясняет свое поведение проще некуда – она поняла: человек не всегда остается молодым, тело стареет и умирает. Федоровой от этой мысли стало плохо, и баба решила удавить малышей, чтобы те не узнали старости. «Вот я помру, – рыдала Нина в кабинете у следователя, – и че с ребятками будет? Станут дряхлыми – кому нужны? Пойдут побираться с протянутой рукой. Лучше я их сама похороню, честь по чести, красиво, с блинами на поминках».
– Она сумасшедшая! – вырвалось у меня. Елена Николаевна потыкала окурком в пепельницу.
– Ясное дело, Федорову нельзя назвать адекватной. Только мне трудно с ней общаться. Еще хуже обстоит дело с Тамарой Потемкиной. У той имелась сестра, Наташа. У девушек умерла мать, на похороны собралась вся семья, и Тамара впервые увидела парня, сына одной из своих дальних родственниц, он приехал специально из другого города, чтобы поучаствовать в скорбной церемонии. Тамара моментально влюбилась в юношу, а через месяц она убила Наташу. Как думаете, почему? Сразу сообщу: преступление связано с ее стихийно возникшим чувством.
– Девушка приревновала сестру?
– Ваш ответ – это слова нормального человека, – спокойно продолжала Пацюк, – рассуждения Тамары иные. Наташу она отравила, чтобы в семье снова случились похороны, тогда девушка вновь увидит свою любовь, парень непременно приедет для участия в погребальной церемонии.
– Ужасно, – поежилась я. Пацюк снова вытащила курево.
– У нас в каждой палате по ужасу сидит, кто тихий, кто буйный. Попадаются и симулянты, порой очень талантливые.
– Вернемся к Корольковой, – решительно заявила я. – Дайте взглянуть на историю ее болезни.
Елена Николаевна зябко передернула плечами.
– Сразу не могу, надо заказать из архива, ждать неделю, да и ничего особо интересного там нет. Лариса отравила мужа. Ситуация проста, словно таблетка аспирина. Обеспеченный, зрелый мужчина, вдовец, встречает совсем молоденькую девушку и теряет голову. Ларисе страстно хотелось вырваться из нищеты… Она почти ничего не говорила мне о своем детстве, только что воспитывалась в бедной семье, особых подробностей о Корольковой я не знаю. Она весьма неохотно вспоминала прошлое – похоже, ни в школьном возрасте, ни в юности с ней ничего хорошего не происходило. И тут Сергей. Ну и наплевать, что у мужчины младшая дочь – ровесница Ларисы. Корольков оказался заботлив, внимателен и, на взгляд молоденькой жены, очень щедр. Девушка впервые почувствовала себя счастливой.
– Зачем же она убила супруга? Елена Николаевна нахмурилась:
– Королькова вину отрицала, уверяла, что и в мыслях не держала убийство, яд не подливала. Кстати, где она раздобыла отраву, так и не узнали. Лариса упорно твердила: «Я Сергея жизни не лишала». Но ее вина была доказана следствием, а на судью очень нехорошее впечатление произвело поведение обвиняемой. Лариса не признала ничего, путалась в показаниях, а потом вообще сказала: «Делайте что хотите» – и замолчала, даже последнее слово не произнесла. Понятно, почему ей вломили по полной. Оказавшись в бараке, Королькова не примкнула ни к одной группировке. В тюрьме и колонии трудно выжить одиночке – заключенные, как правило, сбиваются в «семьи»: в стае легче прокормиться, передачи делятся на всех, и тот, кто не получает «грев», не обделен ни чаем, ни печеньем, ни маслом. А еще, будучи членом сообщества, всегда можно рассчитывать на защиту. Только Лариса существовала сама по себе, действовала, словно автомат: построение-столовая-работа-столовая-построение-отбой. Она не ходила смотреть телевизор, не читала книг, не участвовала в художественной самодеятельности. Зэчки сначала пытались привязываться к странной товарке, один раз ее решили побить, но тихая Лара неожиданно легко справилась с бабами, а потом равнодушно сказала: «Вы ко мне не лезьте, я в институте занималась самбо – могу и шею сломать». Это были чуть ли не единственные слова, которые Королькова произнесла в бараке. На зоне уважают физическую силу и психическую стойкость. Вечером Настя Панкина, королева барака, вдруг вежливо сказала: «Лариса Анатольевна, идите к нам чайку попить, с конфетами». – «Спасибо, – не менее приветливо ответила Королькова, – не хочется». Больше Ларису к столу не приглашали, но и не трогали, признали ее право на автономное существование. А примерно через год после осуждения женщина попыталась покончить с собой. Все та же Настя пошла ночью в туалет и обнаружила там Королькову, перерезавшую себе вены. Панкина подняла шум, Ларису отвезли в больницу. Потом она оказалась в нашей клинике.
Елена Николаевна на минуту замолчала, а затем закончила рассказ:
– Она мучилась совестью, хотела наказать себя за убийство Сергея и попытку уничтожить одну из его дочерей. На суде-то отпиралась – наверное, по наивности полагала: если не признается, ее и оправдают. Но вышло иначе. Ну а на зоне она слегка остыла и сообразила: все, теперь следует нести наказание. Вот и навалилась тоска, да и совесть терзать начала.
– Полагаете, женщина, хладнокровно травившая супруга в течение долгого времени, может испытывать душевный дискомфорт? – с легким сомнением осведомилась я.
Елена Николаевна кивнула:
— Вне всяких сомнений, она терзалась. А мы не поняли Королькову, недоглядели, упустили ее.
– Следовательно, Лариса погибла, – разочарованно протянула я.
– Стопроцентно, – заверила Елена Николаевна.
– Ну что ж, – мрачно сказала я, – тогда прощайте.
– Спасибо за телевизор, – закивала Пацюк.
– Мне было приятно помочь обездоленным людям, – ответила я и пошла во двор к своему автомобилю.
Но не успела открыть машину, как на крыльцо выскочила женщина, одетая в темно-синий сатиновый халат, и заорала:
– Эй, москвичка, погодьте! Не хотите пообедать? Елена Николаевна велела вас накормить.
– Спасибо, но мне пора домой.
– Не уезжайте! Может, не побрезгуете? У нас хорошо готовят: просто, но вкусно, – зачастила бабенка, подбежав ко мне.
– Огромное спасибо, но совсем не проголодалась, – стала я отбиваться от слишком активного гостеприимства.