Стукнула створка балконной двери, и умер ветер.
Алексей с трудом отжался. Подтянул ноги и сел на постели. Тяжесть в теле еще была, но она была с в о е й, от скованных мышц идущая, а не внешняя, бетонная, необоримая.
Он отдышался. В голове гудело так, будто все-таки сходил за бутылкой «паленой» водки. И вкус во рту был соответствующий.
Сквозняк всосал штору в щель балконной двери, и теперь белый клок бился на ветру.
Алексей, покачиваясь на непослушных ногах, добрел до двери. Распахнул.
На балконе никого не было.
В доме напротив на чьей-то кухне все еще горел свет. Тень женщины скользила по шторе. Маячила туда-обратно, туда-обратно, монотонно и бестолково, как челнок в станке.
Алексей потряс головой. Оперся о перила.
Внизу мирно спали машины. По пятнистой от света фонарей дороге бежал одинокий пес.
«Двенадцатый этаж, между прочим», — как-то вяло подумал Алексей.
Справа резко вжикнуло.
Алексей оглянулся.
В метре от перил, прилипнув ногами к стене, висел человек в черном трико. Лицо закрывала резиновая морщинистая маска.
Падать на пол, звать на помощь было поздно. В правой руке Сисадмин сжимал пистолет. Гораздо навороченнее, чем табельный «макар» Алексея, но выглядел пистолет вполне правдоподобно. Ствол смотрел на Алексея черным зрачком. Такие же зрачки чернели в прорези маски: непроницаемые и холодные.
— Я же говорил, Ронин: ни «дополнительной жизни», «ни запаса сил», никаких примочек, ничего. Все — по-честному. И только один раз.
Пистолет дернулся.
Алексей рефлекторно рванулся с линии прицеливания. Тупой удар врезался в грудь, смел с ног. Он спиной вперед влетел в комнату, гулко рухнул на пол. Дыхание сбилось, легкие, выплюнув весь воздух, не смогли всосать новую порцию. Из левого плеча по всему телу расплескалась кипящая лава.
«Если чувствую боль, значит, еще жив», — подумал он.
И в следующий миг утонул в адском багровом водовороте…
Если сон — это репетиция смерти, то пробуждение с большого будуна сродни родам с наложением щипцов: череп трещит в стальном обруче, тебя куда-то жестоко тянут, вытягивая слабенькие шейные позвонки, кому-то очень надо, почему-то до зарезу надо вырвать тебя из ласкового тепла и беспечной неги в их холодный и неуютный мир, живым или мертвым. И чем дольше тянут, яростно и жестоко, как сгнивший зуб, тем больше на собственной шкуре понимаешь, что главное для них не помочь тебе родиться, а именно выпростать, с кровью вырвать тебя из утробного тепла и швырнуть в холод. Как некогда вырвали и швырнули их самих.
Необратимо абортированный из сна в реальность, Алексей долго осознавал, кто он, где и что делает. Получилось: кто — полное дерьмо, где — дома, (уже не плохо!), что делает — лежит. На спине. Раздет догола. Странно.
Телесная оболочка была в наличии, а внутри нее гнила помойка. Особенно дерьмово было в голове.
Содержимое головы выстрадало мысль, что весь мир — бардак. Как бы в подтверждение и продолжение банальности, солнце, поднявшись над крышами, вжарило именно как этот самый фонарь. Безжалостно и тупо, прямо в глаза. Для полноты картины не хватало представительницы слабой половины человечества.
Алексей скосил глаза. В поле зрения вплыла соседняя подушка. Скомканная, как забитый до смерти футбольный мяч. Определить, спал ли кто рядом по ней не представлялось возможным. Но вероятность нахождения где-то поблизости представительницы слабого пола была довольно высока. С чего бы он разделся догола? Или кто раздел?
Мысли, как трудоголики-муравьи, засновали в голове, разложили все по полочкам. Выстроились в цепочку и двинулись маршем в колонну по одному.
Все события от столкновения с наркошей в арке дома до ссоры с Мариной отслеживались в деталях и прямой последовательности. Но явно не хватало чего-то важного. Возможно, самого важного. От чего вся цепочка событий обрела бы законченность и смысл.
Дрелью в мозг ввинтился телефонный звонок. Успел взбить в томатную пену содержимое черепной коробки, пока Алексей не нащупал скользкую холодную рыбью тушку телефонной трубки.
— Да, Колесников, — прошептал он в сито микрофона.
— Леша! Слушай, это правда, что ты мне вчера говорил? Я звонила тебе в отдел, сказали, ты на больничном. И надолго. Лешенька, я вся извелась. Звоню, звоню, а ты трубку не берешь…
Ее скороговорка, ничего кроме приступа брезгливости, не вызвала.
— Марина, пошла ты… — Алексей коротко выдохнул адрес.
Трубка выскользнула из пальцев.
Едва отдышался, телефон вновь зашелся протяжной трелью.
— Убью сучку! — скрипнув зубами, решил Алексей, потянувшись к телефону. У Марины была чудесная особенность, когда надо, делать вид, что ничего не произошло.
— Алексей Павлович? — Голос был женский, но не Маринин.
— Он самый.
Алексей потянул носом, показалось, что из микрофона идет медицинский запашок.
— Вас беспокоят из поликлиники ГУВД. Моя фамилия Фонина. Как вы себя чувствуете, Алексей Павлович?
— Лучше не бывает.
— Головные боли не беспокоят? Тошноты нет? Рези в глазах?
Все перечисленные симптомы имелись, но Алексей решил отшутиться:
— Все нормально. Особенно — стул. Просто загляденье.
В трубке хмыкнули.
— На вас пришло направление на госпитализацию, — чересчур официальным тоном объявила Фонина. — Но проблема в том, что госпиталь МВД перегружен. Койко-место в неврологическом отделении освободится в конце недели. Вы меня слушаете?
— Да. А в гинекологии места есть?
— Алексей…
Он мысленно закончил за нее, назвав адрес, по которому ему нужно было срочно проследовать.
— Извините, это я так. На нервной почве.
— Вобщем, оставайтесь дома. У вас постельный режим. Спиртного не употреблять, физические нагрузки исключить, не нервничать. Телевизор лучше не смотреть. При ухудшении состояния вызывайте нашу «неотложку», телефон у вас на пропуске. А мы вам будем звонить, проверять, как вы себя чувствуете. Возможно, удастся получить койко-место раньше. И мы тогда сразу же вас госпитализируем.
— Товарищ Фонина, сколько вам лет?
По голосу — не больше двадцати пяти.
— Неприличный вопрос, во-первых. А во-вторых… Алексей, я замужем.
— Какая досада.
— Не унывайте! Я еще позвоню.
— Буду ждать.
Алексей уронил трубку. Вяло, как тюлень после теплового удара, перевернулся на живот.