Дело здесь не в том, что бедность, а в том, что многие люди привыкли к ней. У них просто не хватает фантазии на то, чтобы представить себе, что можно жить лучше. Что квартиру можно отремонтировать, а не ждать, когда это бесплатно сделает жилконтора. Что на подъезде можно поставить в складчину кодовый замок.
Что на праздник в окнах можно выставить красивые рождественские свечи, и это будет здорово.
Толик с Денисом, родившись в этой среде, были обречены с самого детства. У Марины таких – половина участка, и она за короткий срок усвоила, что большинство из них не подлежат спасению. Их можно только поскорее изолировать от других, чтобы не мешали тем, у кого впереди действительно жизнь.
Дениса она увидела через несколько дней, когда утром пришла на службу и проходила через дежурную часть. Там как раз оформляли протокол задержания, и Денис, избитый, с синяками и кровоподтеками на лице, стоял с вывороченными наружу карманами.
– Вот, полюбуйтесь, – увидев заглянувшую Марину, сказал дежурный капитан.
– Ваш, наверное, бывший воспитанник? Знаете его?
Марина отрицательно покачала головой, – Денис и вправду никогда не состоял у нее на учете. Глаза у него сейчас были мутными, остекленевшими то ли от выпитого, то ли от нанесенных ему побоев.
– А что он натворил? – поинтересовалась Марина, уже чувствуя, что обещание Вербина и расспросы начальника угро начинают приносить реальные результаты.
– Сволочь, – для начала добродушно пояснил стоявший рядышком оперативник.
– Наркота. Сам употреблял и еще на продажу таскал. Вот, изъяли. – Он указал на валяющиеся здесь же несколько пакетиков с порошком.
– Это не мое, – угрюмо прошепелявил растерзанный Денис, пошатываясь и тупо, как замученная лошадь, поводя головой из стороны в сторону. – У меня не было… Это не мое.
– Молчать! – крикнул из-за своей деревянной загородки дежурный капитан. – Еще разговаривать много будешь, падаль! Понятые, подойдите и распишитесь – изъято в вашел присутствии и так далее. Вот здесь, где галочка…
Две мрачные фигуры молча отделились от стены и подошли к столу дежурного.
Раз – подпись, два – подпись. В тишине скрипнула шариковая ручка. Все, протокол оформлен, задержание произведено. Теперь Дениса отведут в камеру, а уже днем прокуратура возбудит уголовное дело.
– Сколько ему светит? – поинтересовалась Марина, выходя в коридор у вышедшего вместе с ней оперативника.
– Не знаю, – зевнул тот. – В первый раз попался. Восемнадцать лет… Детей нет. Не работает.
Взвесив эти обстоятельства, оперативник снова зевнул и объявил:
– Ну, пару лет получит. Вряд ли больше. А может, годом отделается. Если хорошего адвоката наймет, и вообще до суда дело не дойдет.
Он пошел к себе, а Марина отправилась в свой кабинет, по дороге размышляя о том, что на хорошего адвоката нужны хорошие деньги, которых у Дениса и его несчастных родителей, конечно, нет. Так что по крайней мере год Дениса в районе не будет – на это можно твердо рассчитывать.
Толика же просто-напросто забрали в армию. Ему как раз подошел срок. В обычном случае он мог бы еще год-другой «косить» от службы, не являясь в военкомат по вызову или представляя какие-нибудь справки, но сейчас дело было решено в одно мгновение. Ранним утром, около пяти часов, наряд Дравобережного РУВД поднял Толика с постели и под причитания перепуганной матери отвез сначала в Дежурную часть, а потом в военкомат.
Об этом Марине сообщил неожиданно позвонивший ей Вербин.
– Теперь вы довольны? – спросил он. – Можете спокойно приступать к перевоспитанию ваших девочек, никто мешать не будет. По крайней мере, год или два. Злодеи обезврежены.
Он повесил трубку.
«Бог знает, что этот подонок может натворить в армии, – подумала Марина, узнав о происшедшем с Толиком. – Но, впрочем, это уж не мое дело. Мое – заняться девчонками».
Она ходила в школу и беседовала с девочками поодиночке и со всеми вместе.
Потом ходила по домам и вызывала родителей к себе.
Когда она стыдила и уговаривала девочек, те угрюмо отмалчивались. Когда беседовала с родителями, те реагировали по-разному. Кто-то пугался, как родители Леры, и обещал принять все меры, вплоть до переезда в другой район. А кто-то просто молчал в ответ и, опуская глаза, бормотал о том, что все это и вправду очень нехорошо, но что ж теперь поделаешь, раз настали такие тяжелые странные времена…
Слабые, безответственные люди, не привыкшие отвечать ни за себя, ни за своих детей, вообще очень любят ссылаться на трудные времена и на то, что «теперь все так непонятно». Им кажется, что это их оправдывает.
Как показалось Марине, одна из матерей даже знала раньше о том, чем занимается дочь, – слишком испугалась во время беседы. Была она хоть и хитрой, но слишком простой женщиной, чтобы скрыть истинное положение вещей, – тут же торопливо заговорила о том, что сама она работает продавщицей в киоске, что денег не хватает. Марина вдруг подумала, что мамаша, вероятно, расстроилась из-за того, что дочка больше не будет приносить домой заработанные на трассе деньги…
А что тут такого? Поработаешь в милиции – ко всякому привыкнешь.
На трассе с тех пор девочки и впрямь не появлялись. Завуч и директриса девятнадцатой школы были очень довольны. Родители Леры активно принялись за покупку новой квартиры – чтобы уберечь девочку от «дурного влияния». Она ведь училась на все пятерки и должна была, по замыслу родителей, через год поступать в университет.
А Марина, как-то случайно заглянув в зловонную кафешку в центре города, увидела Леру. Она, задорно блестя глазками, пританцовывала перед колченогим столиком, за которым сидели ее спутники – четверо молодых кавказцев в кожанках.
Они гортанно что-то выкрикивали, видимо одобряя танец, и матерились. Щечки у Леры раскраснелись, а грудь под тоником мелко тряслась в такт движениям.
Марина не стала подходить к Лере и вообще выбросила эту тему из головы: за всеми не уследишь и всех дел в мире не переделаешь… И всех подряд не спасешь, даже если работаешь в милиции.
А Вербин спустя какое-то время предложил Марине перейти на службу в его отдел.
– Мне понравилось, как вы относитесь к делу, – пояснил он в ответ на вопрос Марины о причинах этого предложения.
Вербин вообще был немногословен. Сначала Марина думала, что эта молчаливость относится именно к ней, но потом увидела, что это не так. Владимир Вербин был замкнутым человеком. Это не означало, что он не мог пошутить или не общался с людьми. Нет, конечно, да на посту начальника отдела это и невозможно.
Просто он был очень серьезен, и чувствовалось, как строг он к каждому своему слову и поступку, будто всякий раз предварительно взвешивает их на неких ему одному ведомых весах.