Я не стала разбивать эту гипотезу, а несколько Лениных попыток выяснить, кто же я есть на самом деле, пресекла очень просто: «Не заставляй меня врать. Ладно, Алена?». И она угомонилась, правда, не без решительного вмешательства Джамала: «Отстань от девушки, да. Не понимаешь, что ей нельзя говорить?»
Утром я вместе с Иссой и Джамалом съездила посмотреть их будущий магазин — огромный кирпичный сарай еще прошлого века с мощными чугунными решетками на маленьких окнах. Кроме дубовой двери и толстенных стен, он мог похвастаться еще двумя печками-голландками, водопроводом и всего десять лет назад отремонтированной крышей. Но в остальном!.. Стараясь не запнуться о сгнившие половицы, я бродила по огромному захламленному помещению, считала крысиные норки и ужасалась. Мне казалось, что привести такое в порядок без вмешательства потусторонних сил нереально. Но когда я сообщила о своих сомнениях Джамалу, он рассмеялся:
— Вот посмотришь, что здесь будет уже через месяц. И правда ведь ты, когда поедешь назад, завернешь к нам?
— Конечно, — удивилась я. Что может быть по-другому, как-то мне в голову не приходило.
— А заодно, глядишь, подгадаем к твоему приезду свадьбу. А ты к тому времени уже слезешь с диеты. Только напиши предварительно.
— Хорошо, — пообещала я, на прощание ткнулась губами в небритый подбородок Джамала, официально раскланялась с Иссой и влезла в «мерседес». Мне предстояли сто двадцать километров обратно в Липецк, где в областной детской больнице сейчас томилась Олена. Я не могла уехать на юг, не проведав ее. Приличный педиатрический центр, про который мне пела Борщиха, оказался обычной психушкой, набитой в основном детьми-наркоманами, но прежде чем мне довелось на них посмотреть, пришлось пройти несколько уровней проверки. На свиданку в СИЗО попасть, наверное, было легче. Сперва мне пришлось объяснять, кто я такая, двум неправдоподобно строгим охранникам — невзрачным мужичкам не первой молодости, которых интересовали не столько мои документы, сколько цвет моих трусиков, когда я нога на ногу сидела в потертом кресле. Потом я часа полтора гуляла в неуютном внутреннем садике под надзором дворничихи и добродушной сторожевой дворняжки. А потом меня пригласили в кабинет заведующей отделением, на котором лечилась Оля. Там первым делом у меня конфисковали огромный пакет с продуктами, которые я притащила своей маленькой подружке.
— А почему? — дернулась было я.
— Не положено. Будем все выдавать сами в отведенное время, — охотно пояснила мне высоченная толстая медсестра, которая могла бы с успехом представлать нашу страну на соревнованиях по сумо. — И надо следить, чтоб ела сама. Чтоб не отняли. Ты не боись. Не пропадет никуда.
В чем я весьма сомневалась.
Меня провели в небольшой обеденный зал, где я оказалась в компании еще нескольких посетителей. С одной стороны от внешнего мира нас отделяла обитая жестью дверь, с другой стороны — в помещение, где располагались палаты, вела еще одна дверь, затянутая металлической сеткой там, где обычно находится стекло. У двери дежурил красномордый подвыпивший санитар, который, ничуть не стесняясь, по матушке посылал подальше пытавшихся заглянуть в обеденный зал через сетку девчонок.
Обстановка угнетала настолько, что я уже через десять минут пребывания здесь заметно начала нервничать. Давили на психику безликие, покрытые масляной краской стены, поражали воображение цельные металлические столы и привинченные к полу табуреты с белыми номерами. И ни единой картинки вокруг, вообще ничего, что напоминало бы о том, что здесь детское отделение. А не санпропускник тюрьмы.
Как только самохинский «Ориент» у меня на руке показал три часа, из своего кабинета нарисовалась врачиха и, передав санитару список больных, к которым пришли посетители, распорядилась:
— Впускайте.
Девочек вызывали по одной, и они выходили в обеденный зал и тихо устраивались рядом со своими бабушками и мамами (ни одного папы я здесь почему-то не наблюдала). Все какие-то сонные и неживые. Все одетые в одинаковые бурые халатики. У меня создалось полное впечатление, что их здесь хотят не вылечить, а в первую очередь подавить.
Оля при виде меня не проявила никаких эмоций. Просто подошла ко мне и сказала:
— Здравствуй, Марина. Как твой живот?
Даже по сравнению с тем, какой выбралась из подземелья, она за последнее время осунулась и побледнела. Хотя куда уже дальше?
— Вы хоть гуляете здесь? — спросила я, и она ответила совершенно без выражения:
— Да. По понедельникам и четвергам. Те, кто хорошо себя ведет.
— А ты как себя ведешь? Хорошо?
— Угу.
— А чем еще занимаетесь?
Оля безразлично пожала плечами.
— Так, всяким разным.
— Ну чем? — не отставала я.
— Лежим. Разговариваем. Наркоты между собой, нахлобучивают друг друга… А, — она махнула рукой, — здесь только наркоты. Они не дружат со мной. А остальные все дебилки какие-то.
— У вас хоть есть телевизор?
— Не-а.
— А книжки? Игрушки?
— Нам санитар выдает. С полдника и до ужина… Марин. — Оля грустно поглядела мне в глаза. — Знаешь что… У хозяина было лучше.
— Да ты-что? — чуть не подскочила я, услышав такое признание.
— Правда, лучше. Он кормил хорошо. И мультяшки давал смотреть иногда. И бил меня не так часто.
— Кто тебя бьет? — сузила я глаза.
— Все эти, И наркоты. И санитары. Тут когда ко мне приходила тетка твоя знакомая — страшны-ы-ыя, — так она дачку принесла. Цельный мешок. Она еще сама мне сказала, что цельный мешок. Типа, чтобы я требовала с медперсоналу. А оне мне дали тока два бутика с сыром. А я, типа, решила потребовать больше. Ну и меня этот вот, — Оля осторожно скосила глаза в сторону продолжавшего торчать возле двери санитара, — отхлестал простыней мокрой. А потом заставил всю ночь в углу голой стоять. А все девки смеялись, дуры такие. А потом ко мне легавый ходил, допрашивал, так он тожа дачки носил. Тока помене. Я ему рассказала такая, что мне не дают из них ничего. Он с заведую щей поругался, так эти снова меня простыней. А еще «серой» колоть обещали. И галаперидолом, если буду болтать.
— А ты все равно болтаешь, — улыбнулась я и порадовалась тому, что Оля уже излечилась от страха и начинает понемножечку бунтовать. А от чего ей надо лечиться еще, я даже не представляла. Из всех психических отклонений я, дилетантка, смогла отметить только слепое преклонение перед карликом. И страх. — Тебя как лечат?
— Колют чем-то. «Колеса» дают.
«„Колеса“, — отметила я про себя. — Похоже, что все, что Оля здесь получила, так это разнообразила свой словарь. У наркотов».
— А с психологом ты встречалась?
— С каким психологом? — не поняла Оля.
— Ну с тобой кто-нибудь беседовал про то, как ты жила у хозяина.