«Колбаска» ответила Спуриусу ложным рубящим в голову с переводом в ноги. Спуриус против ожидания не стал ни подпрыгивать, ни парировать. Бесконечно легко он отвел назад атакуемую ногу и, прокрутившись, как для кругового удара, атаковал Буслаева в шею. Меф, не успевший вернуть свой довольно длинный меч, ушел нырком и, проскочив мимо Спуриуса, оказался за его спиной. Когда на краткий миг их тела соприкоснулись, Меф попытался мазнуть противника клинком по ребрам, но запоздал. Настолько же бесполезным оказался и последующий удар, нанесенный при развороте корпуса к противнику. Спуриус принял его на саблю, и это был первый раз, когда клинки встретились. Меф ощутил, как тьма краткой вспышкой хлестнула его по глазам.
Враг непрерывно «подкручивался», пытаясь сблизиться. Он кружил, все время перемещаясь, заставляя Мефа атаковать пустоту и окутывая его незримой сетью.
Кроме Спуриуса у Буслаева в этой схватке было еще два врага – крыша вагона со множеством непредсказуемых выступов и размытый полумрак, к которому глаз Мефа никак не мог приспособиться. Буслаев смутно ощущал, что этот полумрак – часть того лукавого полузла, путь которого Спуриус для себя выбрал.
Заурядное тартарианское зло мечтало любой ценой отнять эйдосы, зачистив непокорных и попутно унизив свет. Полузло же стремилось оплести человека цепочкой раковых клеток. Растворить, сделать его своей частью и в конце концов уничтожить, но перед этим выжать из него все, что возможно.
«Нет удали в том, чтобы сразу отнять. Надо прежде подружиться с человеком, сделать своим другом и слугой, затем использовать, предать и убить», – именно такой была внутренняя логика существования Спуриуса.
Когда разгоряченный Меф бросился на противника, чтобы нанести ему укол, Спуриус внезапно прыгнул ему навстречу, вынося клинок во встречном ударе. Теперь все зависело от того, чей клинок прежде пронзит плоть и, насаживая ее на себя, как шашлык на шампур, ужасной болью заставит руку противника опуститься. Выбрасывая вперед саблю в несвойственном ей колющем ударе, Спуриус до хруста повернул туловище, стремясь пропустить меч Мефа вдоль тела.
Буслаев чудом успел убраться с линии атаки. Сабля Спуриуса изогнулась как змея и, устремившись вверх, зацепила волосы Мефа. Буслаев ощутил боль – не сильную, но тягучую и пульсирующую, подобную той, которая бывает, когда, подстригая ногти, отхватишь случайно кусок кожи. Спуриус взглянул на капли крови на клинке.
– О, а на волосах-то у тебя кровь! Прямо как у Кводнона! – умилился Спуриус.
– У Кводнона? – сквозь зубы переспросил Меф.
– Ну да! Помнится, слуги боялись расчесывать ему волосы. Должность была хоть и завидная, но для смертника. Одно неосторожное движение – и слуга не отправлялся в преисподнюю лишь потому, что и без того был в преисподней. А вот головы и дарха лишался в один момент.
Воспоминания о Кводноне не мешали Спуриусу со стремительностью кузнечика скакать вокруг Мефа, оплетая его. Теперь Буслаев понял, зачем Спуриус выбрал себе молодое тело, да еще переместился в него полностью, пойдя на добровольное уничтожение собственного. Дистанционной марионеткой так управлять невозможно.
Меф потом не мог вспомнить, сколько шло сражение. У него часто бывало, что время битв выпадало из памяти – слишком была натянута внутренняя струна, слишком напряжено внимание. Переменив несколько тактик, Буслаев так и не добился успеха. Напротив, он лишь позволил Спуриусу просчитать себя, чем его противник и воспользовался.
Едва отразив несколько следующих один за другим ударов и вдобавок не угадав, куда отшагнет Спуриус и что он предпримет дальше, Меф ощутил себя как человек, который, откинувшись слишком далеко на стуле, внезапно осознал, что стул вышел из-под контроля и заваливается назад. И вот ноги уже не достают до пола, а руки суетливо пытаются зацепиться за край стола, чтобы стащить с собой на пол клавиатуру или хотя бы чашку кофе.
Волна страха захлестнула Мефодия. Буслаев понял, что горячится и теряет везение – тот тонкий рисунок сражения, который позволяет ощущать противника. Как только везение потеряно, начинаешь пропускать удар за ударом практически на пустом месте. Ловишь даже случайные плюхи, брошенные наобум.
«Что бы сделал на моем месте Арей?» – подумал Меф и вдруг почувствовал, что Арей бы успокоился и… замедлился.
Да, так бы мечник и поступил, хотя замедляться сейчас казалось нелогичным. Как можно замедляться в бою, когда опоздание на полсекунды может привести к тому, что полумесяц вражеского клинка сметет голову с плеч?
Все же Меф успокоился и, насколько мог, расслабился. Одновременно он перестал думать о бое и об отдельных своих движениях, отдавшись стихии сражения. В бою нельзя размышлять или рука не успеет за мыслью. Боем можно только дышать. Меф понял, почему едва не проиграл сражение. Он бился не столько со Спуриусом, сколько с самим собой, поскольку силы для сечи Спуриус вампирил у него, у Мефа. Не просто так он долго говорил с Буслаевым перед битвой. Спуриусу надо было заронить в душу Мефа сомнение, чтобы, связавшись с ним незримой пуповиной, опустошать его, как опустошал он Грошикова и подобных ему.
Меф раздвоился. Он и подчинялся стихии, и управлял ею. Сражение все больше напоминало ему шахматную партию, где его руки и ноги были пешками, перемещения – слонами, прыжки – конями, блоки – ладьями, а клинок – ферзем. Спуриус, загнавший Мефа на край вагона и почти сбросивший его на шпалы, внезапно осознал, что роли переменились. Теперь уже он вынужден был отскакивать, спасаясь от вездесущего меча Мефа, который загонял его как зайца, отрезая пути к отступлению.
Спуриус вдруг поймал себя на том, что не может оторваться от залитого молочно-лунным светом клинка Мефа, который точно магнитом притягивает его взгляд. Это был уже дурной знак. Всякий опытный боец знает, что смотреть на клинок врага нельзя. Как только ты перестаешь воспринимать противника в целом, а видишь только меч, сразу становишься кроликом, которого за уши тянут на кухню, цинично вопрошая, как он относится к бульончику.
В следующую минуту Спуриус был загнан в дальний конец крыши и прижат к краю.
«Ну вот и дошли до точки!» – подумал Меф, готовясь двинуть своего пылающего ферзя в завершающую атаку.
Неожиданно на лице Спуриуса появилось изумившее Мефа торжество.
– Смотри: твоя светленькая приперлась тебя спасать! Какая удача! Прикончи ее, Ахмед! – внезапно крикнул кому-то Спуриус.
Уже поворачиваясь, Меф понял, что позволил обмануть себя. Спуриусу важно было, чтобы противник отвлекся. Его сабля, обратившаяся в плеть, обвила клинок Мефодия и змеей ужалила Буслаева в кисть. Боль была такой острой, что Меф сжал зубы. Сила, которой невозможно было противостоять, вырвала меч из его ладони и отшвырнула его далеко во мрак. Светящейся полосой клинок прорезал мглу и исчез в окружавшей вагон тьме.