– Дерватт, я был бы очень вам благодарен, если бы вы завтра уделили мне десять минут. Вы не скажете, где вы…
– Сожалею, но я еще не решил, где остановлюсь, – сказал Том.
Джефф стал вежливо выпроваживать репортеров, замелькали вспышки. По просьбе фотографов Том посмотрел вниз, вбок, потом наверх. Джефф открыл дверь официанту в белом пиджаке, внесшему поднос с напитками. Поднос вмиг опустел.
Том застенчиво и грациозно приподнял руку в прощальном приветствии.
– Благодарю вас всех.
– Нет-нет, пресс-конференция окончена, – проговорил Джефф у дверей.
– Но я…
– Ах, мистер Мёрчисон! Пожалуйста, входите. – Джефф повернулся к Тому.
– Это мистер Мёрчисон, Дерватт. Он из Америки.
Мёрчисон был крупным человеком с располагающей физиономией.
– Здравствуйте, мистер Дерватт! – произнес он, улыбаясь. – Какой приятный сюрприз – встретиться с вами в Лондоне.
Они пожали друг другу руку.
– Здравствуйте, – ответил Том.
– А это Эдмунд Банбери, – продолжал представлять Джефф. – Мистер Мёрчисон.
Эд и мистер Мёрчисон обменялись приветствиями.
– У меня есть одна из ваших картин, “Часы”, – сказал Мёрчисон. – Я ее даже принес с собой.
Он широко улыбался, глядя на Тома с уважительным восхищением. Том надеялся, что удивление от столь неожиданной встречи помешает Мёрчисону вглядываться в его лицо слишком пристально.
– Вот как? – произнес он. Джефф опять запер дверь.
– Присаживайтесь, мистер Мёрчисон, – сказал он.
– Спасибо. – Мёрчисон сел на стул с прямой спинкой.
Джефф начал не торопясь собирать пустые бокалы со стола и книжных полок.
– Я не буду ходить вокруг да около, мистер Дерватт. Я… меня заинтересовало определенное изменение в технике, которое я заметил в ваших “Часах”. Вы помните эту картину, конечно?
(Что это? Ничего не значащая разговорная фраза или отнюдь не случайный вопрос?)
– Конечно, – ответил Том.
– Вы можете описать ее?
Том все еще стоял. Его пробрал озноб. Он улыбнулся.
– Чего не умею, так это описывать свои работы. Меня не удивило бы, если бы на картине не оказалось никаких часов. Может быть, вы не знаете, мистер Мёрчисон, но я не всегда сам придумываю названия своих картин. – Том бросил взгляд на каталог с наименованиями выставленных в зале работ, который Джефф или кто-то другой предусмотрительно раскрыл на лежащем на столе блокноте. – А потом приходится удивляться, каким образом на твоей картине мог кому-то привидеться, например, “Воскресный полдень”. Это ты постарался, Джефф?
– Нет, – рассмеялся Джефф. – Наверное, идея Эда. Вы не хотите чего-нибудь выпить, мистер Мёрчисон? Я могу принести из бара.
– Нет, благодарю, ничего не надо. – Мёрчисон опять обратился к Тому. – На картине синевато-черные часы, которые держит… – Может быть, вы помните? – Он улыбнулся, как будто загадывал какую-нибудь невинную загадку.
– Я думаю, маленькая девочка. И она смотрит, так сказать, на зрителя.
– Хм… Верно, – сказал Мёрчисон. – Но ведь маленьких мальчиков вы и не рисуете, не так ли?
Том усмехнулся, довольный, что угадал.
– Да, предпочитаю девочек.
Мёрчисон закурил “Честерфилд”. У него были карие глаза, светло-каштановые вьющиеся волосы и крепкий подбородок, чуть полноватый, как и все тело.
– Я хотел бы, чтобы вы взглянули на мою картину, – сказал он. – Я потом объясню, почему. Простите, я выйду на минуту, мне надо сходить за ней в гардероб.
Джефф выпустил его и снова запер дверь. Джефф и Том смотрели друг на друга. Эд молча стоял, прислонившись к стеллажу.
– Эх, вы! – прошептал Том. – Нет, чтобы выкрасть этот чертов холст из гардеробной и сжечь его где-нибудь потихоньку.
– Ха-ха! – выдал нервный смешок Эд. Улыбка на полном лице Джеффа получилась кривой, однако он продолжал изображать невозмутимое достоинство, как будто Мёрчисон еще был с ними в комнате.
– Так-так, послушаем, что он скажет, – медленно произнес Том уверенным дерваттовским тоном. Он хотел одним взмахом рук выпростать манжеты из рукавов, но это у него не получилось. Вернулся Мёрчисон, держа под мышкой завернутый в упаковочную бумагу холст. Это была картина средних размеров – фута два на три.
– Я заплатил за нее десять тысяч, – сказал он, улыбаясь. – Вы можете, конечно, сказать, что оставлять ее в гардеробе – это верх беспечности, но я привык доверять людям. – Он разрезал бечевку перочинным ножом. – Вы знаете эту картину? – спросил он Тома.
Том посмотрел на картину и улыбнулся.
– Да, конечно.
– Вы помните, что писали ее?
– Это моя картина, – сказал Том.
– Меня интересует вот этот фиолетовый оттенок. Это чистый кобальт фиолетовый, – вам это, без сомнения, известно лучше меня. – Улыбка Мёрчисона на миг стала почти извиняющейся. – Картине не меньше трех лет, так как я купил ее три года назад. Но, если я не ошибаюсь, вы уже пять или шесть лет употребляете вместо чистого кобальта смесь красного кадмия с ультрамарином. Конечно, когда именно произошло это изменение, я сказать не могу.
Том молчал. На картине, принадлежащей Мёрчисону, часы были черно-фиолетовыми. Манера нанесения краски и цветовая гамма были примерно такими же, как у “Человека в кресле”, написанного Бернардом и висевшего в Бель-Омбр. Том не понимал, что именно не устраивает Мёрчисона с этим фиолетовым цветом. Девочка в розово-зеленом платье держала часы – или, точнее, положила на них руку, так как часы были большими и стояли на столе.
– По правде говоря, я не помню, – сказал Том. – Возможно, я действительно использовал здесь чистый кобальт.
– И в картине под названием “Ванна”, которая там висит, – Мёрчисон кивнул в сторону выставочного зала. – Но только в этих двух. Мне это представляется странным. Художник обычно не возвращается к технике, от которой он отказался. Сочетание кадмия с ультрамарином – то, к чему вы перешли позже, – гораздо интереснее, по-моему.
Тома все это не особенно волновало, он не видел в этом ничего угрожающего. Может быть, зря? Он пожал плечами.
Джефф, собрав грязные бокалы и пепельницы, прошел в ванную и возился там с ними.
– Когда вы написали “Часы”? – спросил Мёрчисон.
– Боюсь, этого я тоже не могу сказать, – ответил Том искренним тоном. Он понял, к чему клонит Мёрчисон, – по крайней мере, что касается даты создания картины, – и добавил: – Возможно, лет пять назад. Это старая картина.
– Мне ее продали как новую. И потом, “Ванна” датирована только прошлым годом, а между тем в ней тоже присутствует чистый кобальт.