— Госпожа Хан? Меня зовут Элли Хэтчер. Я звоню из Полицейского управления Нью-Йорка насчет вашей бывшей соседки, Тани Эббот.
— Тани? — Напряжение в голосе пропало, как только женщина отдышалась и настроилась на беседу.
— Да. Мы полагаем, что она стала важным свидетелем по делу об убийстве, и пытаемся найти членов семьи, которые поддерживают с ней отношения.
— Я не общалась с ней с тех пор, как продали дом, значит… Это было года три назад.
— Вы общались с ней после смерти Марион?
— Ее матери. Верно. Таня — она же, знаете… Хотя, наверное, вы не знаете. Она была трудной девочкой. Дома почти не бывала, все время туда-сюда, словно жила на молодежной турбазе. Я вам так скажу: Марион была святая. Она всю жизнь дочке отдала, в лепешку готова была расшибиться ради этой девчонки. А Таня? Когда-то она была славной девочкой. Даже частенько сидела с моим старшим, когда он еще грудничком был. Но в подростковом возрасте… Говорю вам, ни одна девочка еще не превращалась так быстро из учительской любимицы в… Ладно, скажу прямо — в маленькую Лолиту, вот кем она стала.
Элли поняла: единственное, что радовало Энн Хан больше, чем «зарядка», — это сплетни о соседях.
— Вы сказали, что Таня дома не засиживалась и частенько уходила. А у Марион были мужчины, которые тоже вот так приходили и уходили? — Внезапный перескок с доски почета к половой распущенности был красноречивым признаком сексуального надругательства, а большинство подобных случаев происходят дома.
— Ни в коем разе. Марион была не из таких. Если у нее кто когда и был, так я ни разу не видала. Она залетела в девятнадцать, и это было ей уроком. С тех пор она ног не раздвигала.
— Таня была единственным ребенком?
— Верно.
Элли потянулась к фотоальбому, найденному в Таниной комнате. Быстро перелистав его, она отыскала страницу с фотографией юной счастливой девушки и еще более юного белобрысого мальчика. Что-то в этом парнишке по-прежнему казалось Элли очень знакомым. Наверное, у него было какое-то сходство с Таней, но Элли так и не смогла понять, в чем оно заключалось.
— Вы уверены? Может, у нее был сводный брат — по отцу? Мы нашли снимок ребенка лет на восемь моложе нее.
— Донор спермы, от которого залетела Марион, вероятно, мог обрюхатить пол-Балтимора, но чтобы у девочки были отношения с единокровным братом? Хм… Марион ясно дала понять, что отца у Тани нет. Возможно, это кто-то из соседских ребятишек — Таня многим из нас помогала, сидела с детьми.
— Ее мать забеременела в девятнадцать и умерла три года назад? Она была еще молодая…
— Да, сорок семь или вроде того. Рак шейки матки. Говорила, мол, надо было повырезать все причиндалы после рождения Тани. В последний год бедняжка совсем извелась из-за своих медицинских счетов.
— Я так понимаю, денег у них было немного.
— Шутите? Здесь у всех так.
— А как насчет Тани? У нас сложилось впечатление, что лет десять назад она посещала психиатра или частного адвоката.
— Это для меня новость. Ну, вполне возможно, что девочке требовались консультации, но Марион не смогла бы это оплатить даже до болезни.
— Нам показалось, что у Тани был доступ к каким-то средствам. Может, Марион застраховала свою жизнь?
— Нет, я бы наверняка об этом узнала. Под конец я навещала Марион по несколько раз в неделю. Она все позакладывала, пытаясь раздобыть денег. Будь ее жизнь застрахована, она и под это заняла бы. У нее даже медицинской страховки не было. Она же прислугой работала, понимаете?
— Домработницей?
— Нет, кажется, няней. Она относилась к этим семьям, как к родным. Кстати, ребенок на Танином снимке мог быть из тех, с кем нянчилась Марион. Некоторые семьи были совсем не против, чтобы Таня приходила вместе с мамой, как будто все они одна большая семья. Черт, я наверняка могла бы вспомнить имена, но сейчас в голову ничего не приходит. Знаю, что один из ее нанимателей был какой-то большой шишкой. Она много лет работала в его семье. Впрочем, это не важно. Когда Марион заболела, никто из них не заволновался. Вот так оно и выходит, понимаете?
— Есть ли какие-нибудь еще подробности, о которых мне стоило бы знать?
— Ну, есть еще кое-что, но мне, наверное, лучше ничего не говорить.
«Мне лучше ничего не говорить».
Эти пять слов на протяжении многих десятилетий были отправной точкой для бесконечных пересудов. Возможно, гибель Оскара Уайлда восходит именно к этой фразе — ее наверняка прошептала какая-нибудь дамочка в корсете, попивая чай в одной из гостиных викторианского Лондона.
— Послушайте, это не пустые пересуды, — заверила Элли собеседницу. — Это сбор материала для официального полицейского расследования.
Энн долго уговаривать не пришлось.
— Просто забавно, что вы сказали насчет Таниных денег. Мне всегда это было любопытно. Надо было мне догадаться — девочка что-то скопила. И подумать только — она позволила матери умереть с тревогой о медицинских счетах!
— А почему вы думаете, что Таня зажимала деньги?
— Потому что я однажды с ней разговорилась, как раз в то время, когда риелтор выставил табличку «Продается» возле их дома. Должно быть, всего через месяц после смерти Марион. Я спросила, нет ли какой-то возможности сохранить дом за собой. Таня сказала, что пыталась найти способ, но все деньги у нее вложены.
— Какие деньги?
— То-то и оно. Я поднажала, а она разнервничалась, сказала, что деньги у нее от дяди, но предназначены они для учебы. Я тут совсем обалдела: насколько я знала, Марион была единственным ребенком, а Танин папаша на горизонте не объявлялся. Я и сказала: «А ты не старовата для учебы-то?» А она мне что-то типа: «Что ж, для того и нужны деньги, а потом — как знать». Затем она в дом улизнула, а я решила, что не вправе ее расспрашивать. Вскоре Таня переехала, и больше я ее не видела.
Элли поблагодарила Энн и повесила трубку. Роган закончил разговор в тот же момент.
— Какие новости? — спросил он.
— Пока больше вопросов, чем ответов, — сообщила Элли. — Танина мама работала няней. Умерла примерно три года назад с кучей долгов. Банк продал дом. Соседка сказала, что Таня однажды упоминала, будто у нее есть деньги на учебу от дяди, но та же соседка прежде ни разу не слышала о его существовании.
— Может, папик какой-нибудь дал?
— Кто знает. А у тебя что?
— Доктор Лайл Хьюсон все еще практикует. В субботу, конечно, он не работает, но по дежурному номеру я в конце концов добрался до его помощницы. Удивительное дело — она забеспокоилась насчет конфиденциальности. Но я спросил, случалось ли доктору Хьюсону выступать в суде на общественных началах или что-нибудь вроде того. Она засмеялась и сказала, что доктор задаром и с постели не встанет. Сообщила, что он берет полторы сотни в час.