– Откуда ты знаешь? – поразилась Зозо.
Вторым выстрелом ее брат попал точно в цель.
– Ничего сложного. По-моему, все сверлилкины делаются по двум этим заготовкам. Третьей пока как-то не разработано, – лучась от самодовольства, сказал Эдя.
– Не кати бочку, Хавронище! Сам ты и дохлой кошке пломбу не поставишь. Это тебя не волнует?
– Не особо. В данный момент меня волнует только, почему на пижамных штанах нет карманов.
– Не винти, Эдуард! Ты же бездарь, признай!
– Пусть так. Зато я умею придумывать названия для меню. Это гораздо сложнее. Сидишь и ломаешь голову, как назвать блюдо, чтобы люди поняли, почему за обычную свинину они должны платить дороже, чем за мясо пингвина.
Зозо рассеянно улыбнулась и отодвинула в сторону тарелку, расчищая плацдарм для атаки.
– Эдуард, могу я попросить тебя об одолжении? – решительно произнесла она.
– Если это не одолжение денег, то попросить можешь, – отвечал ей брат, напирая на «попросить».
– Нет, не денег. У тебя же вагон знакомых! Ты можешь попросить кого-нибудь подъехать туда, куда я скажу, и очень культурно, мягко, неназойливо создать ощущение здоровой конкуренции?
– Какой такой конкуренции? – не понял Эдя.
Зозо смутилась.
– Видишь ли, он очень долго раскачивается, а я так не могу. Мне надо «да-да» или «нет-нет». Возможно, если Бурлаков увидит, что у него есть соперник, он как-то определится со своими чувствами. Ты, главное, сведи меня с тем, кто может на пятнадцать минут притвориться приличным человеком, и больше мне ничего не надо! – сказала Зозо.
Эдя протянул руку и озабоченно потрогал сестре лоб. Лоб был прохладный, однако это ничего не значило. Многие помешанные имеют нормальную температуру.
– Ты себя хорошо чувствуешь, сестренка? Картинка не плывет? Я сейчас буду показывать тебе пальцы, а ты говори, сколько их, – ласково попросил он.
Зозо ударила брата по руке.
– Перестань издеваться! Это вопрос жизни и смерти!
– Ну хорошо. И как же ее создавать, эту здоровую конкуренцию? – уступил Эдя.
– Твой знакомый посмотрит на меня молящим взглядом, потребует у Бурлакова объяснений, стукнет кулаком по столу и уйдет весь такой грустный и трагический, заламывая руки!
– И это все? – осторожно уточнил Эдя.
– Все.
Хаврон вздохнул.
– Слушай, твоему сыну шестнадцать, а в тебе столько дури, будто тебе самой четырнадцать с половиной.
Зозо уставилась на брата каленым взглядом василиска.
– Мефу девять! – веско сказала она. – Ты все усвоил? Он замечательный, спокойный мальчик! Немного беспомощный, застенчивый. Не умеет даже кулака сжать. Рос без отца. Сидит в углу и крутит конструктор. Другие дети в классе его обижают.
– Чего?
– Чевочка с хвостиком и кукукалка с шапочкой!
– Не груби брату! Я младший! Меня обижать стыдно! – напомнил Эдя.
Зозо порывисто встала. Стул, на котором она сидела, упал.
– Я не шучу! Я сказала Бурлакову, что Мефу девять. Само как-то выскочило. Девять, но скоро будет десять. Но пока что девять. И попробуй проболтаться! – тихо повторила она.
Эдя сдался. Он хорошо знал сестру. Обычно Зозо смирная и контролируемая, но иногда на нее находит, и тогда лучше не спорить.
– Да ладно. Я что, против? Если захочешь, наденем на Мефа подгузник и скажем, что ему два, но скоро будет три. А что выглядит малость крупновато – так это доктор прописал неудачную кашку! – предложил он.
– Не смешно, клоун! – отчеканила Зозо. – Это ты жирный, потому что тебе прописали не ту кашку! Так ты поможешь мне или нет? Да или нет?
– Да запросто, – согласился Хаврон. – Морду из ревности набить – это ж одно удовольствие!
Зозо встревожилась.
– Морду бить никому не надо! Леонид очень ранимый. Это должна быть очень тихая сцена ревности! Очень деликатная! Когда твой друг будет кулаком по столу стучать, надо, чтобы это было совсем нежно! Чтобы даже сахарница не подпрыгнула! Наша задача не пугать его, но стимулировать на определенные действия.
Эдя усмехнулся. Задание начинало казаться ему интересным.
– Ранимый, говоришь? Ну-ну… Сколько ему лет? – спросил он.
– Тридцать девять.
– Давай копать глубже! Он пьет, твой зубодробилкин? – допытывался Эдя, стабильно испытывавший к женихам сестры психиатрический интерес.
– Нет, – растерянно сказала Зозо.
– Подозрительно. Не зашитый, не кодированный?
– Нет.
– Хм… Значит, деньгу копит? Дачу строит?
Зозо испугалась. Дачников она боялась больше, чем маньяков. От маньяка еще можно убежать. От дачника же скрыться невозможно.
– Фу, какой ужас! Нет! – сказала она поспешно.
– Не бабник? Одна жена в Мытищах, другая в Канаде?
– Нет. Леонид вообще не был женат.
– Тогда спортсмен? По пятницам футбол с друзьями, по субботам баня? Во время чемпионатов мира отключает телефон и спит в обнимку с телевизором?
– Нет.
– Может, турист? Байдарка, велосипед? Три тысячи фотографий одной-единственной горы, которая успела надоесть всем еще до того, как открыли альбом?.. Или автомобилист? Пачки автожурналов в туалете? Зимние покрышки на балконе?
– Нет, – отвечала Зозо виновато.
Она уже читала в глазах брата приговор своему позднему счастью. Эдя задумался, качая головой. Он все никак не находил зубодробилкину подходящей схемы, и это его злило.
– А мамочка у него есть? Непрерывно названивающая? Давящая своей заботой как подушкой? Уверенная, что надеть на ее сына обручальное кольцо недостойна даже английская королева?
– Мама где-то в другом городе. Созваниваются раз в неделю, не чаще, – сказала Зозо.
– А когда напьется – хвастается? Рассказывает, какой он крутой, умный, пробивной и так далее?
– Опять двадцать пять! Я же сказала, что он вообще не пьет! – рассердилась Зозо.
– И не хочет ничего?