По воскресеньям, во время проведения службы в деревенских церквах, мужчины часто не заходят внутрь, а усаживаются на каменную ограду, отделяющую кладбище от близлежащих домов, курят и болтают возле могил, не считая, что таким образом оскверняют их или проявляют неуважение к их обитателям. Напротив, они полагают, что мертвецы должны быть благодарны им за компанию, за исходящее от них человеческое тепло, за запах заморского табака и за пикантные анекдоты, которыми они их веселят. То же самое обычно происходит и при проведении траурного богослужения. В Галисии религия — по-прежнему женское дело. Впрочем, справедливости ради следует отметить, что и женщины посещают церковь все реже.
Вот и сегодня все было как обычно. Немало мужчин осталось стоять на небольшой площадке у входа в церковь, укрывшись от дождя под зонтами и предаваясь дружеской беседе. А некоторые даже отправились в расположенные поблизости кафе. Но теперь все они влились в людской поток, медленно перемещающийся к площади Обрадойро. К человеческому половодью не присоединились лишь представители властей. Последние поспешно удалились в своих служебных автомобилях.
Среди жителей Галисийского автономного сообщества по-прежнему очень сильна традиция устного общения. На протяжении долгих веков устная передача сведений распространяется здесь с немыслимой для других мест скоростью. Еще не так уж много лет тому назад гораздо проще, быстрее и вернее было узнать о том, что произошло в самом удаленном месте какой-нибудь богом забытой долины, придя на остановку рейсового автобуса, нежели дожидаясь, пока сие известие появится в газетах. Да и сейчас происходит нечто подобное. Проще узнать любые подробности из жизни Софии Эстейро в группах, образовавшихся на выходе с панихиды, чем доверять прессе.
Знание имеет дробный характер. Реальность похожа на разбитое зеркало, осколки которого разбросаны по каменистой, неровной земле, и каждый такой осколок отражает особое и частичное видение действительности. В каждой неспешно вышагивающей группе свое мнение, свое представление о случившемся. Если взглянуть на эти группки под зонтами с высоты птичьего полета, то они покажутся гигантскими амебами, перемещающимися по блестящей поверхности из мокрого камня с помощью своих ложноножек, которые они все время выбрасывают вперед.
А происходит так из-за того, что каждый владелец зонта стремится занять наиболее удобную позицию, дабы лучше слышать того, кто говорит в данный момент. Или для того, чтобы остальная часть амебы услышала его; то есть чтобы его услышали владельцы других зонтов, образовавшие темное пятно неправильной формы, мокрое и блестящее, которое шаг за шагом продвигается вперед по серой и влажной каменной мостовой. Насытившись информацией, это пятно под неизбежным воздействием канцерогенного процесса размножения путем деления распадется на отдельные клетки, которые, подобно метастазам, продолжат распространять слухи, пока нейрон за нейроном, дендрит за дендритом не заразят ими всю нервную ткань общества, создав причудливую наэлектризованную паутину из скажимне — ятебескажу.
Сейчас обсуждаются и взвешиваются все теории и возможности. Подозреваемых в убийстве почти столько же, сколько этих групп на мостовой, а возможно, и столько, сколько зонтов. Строятся бесконечные догадки. Возможные мотивы преступления колеблются между порочной страстью и научным соперничеством. Среди потенциальных преступников фигурируют как люди с солидным послужным списком, так и весьма заурядные личности; высказывается также мнение о том, что моральным основанием для убийства могла послужить религия. И это далеко не все, ибо групп много, а зонтов еще больше.
Андрес Салорио был замечен сразу в нескольких группах. Он занимался тем, что перескакивал из-под одних зонтов под другие. Как обычно, он забыл где-то зонтик. В каждой из вышеозначенных групп он задерживался ненадолго, проявляя в одних случаях сдержанное сочувствие, в других — проникновенное соболезнование; всем своим видом он демонстрировал, что скорбит по усопшей, хотя пару раз не удержался и от достаточно шумного выражения удивления по какому-то поводу.
— Какой же ты, доктор, загорелый! — было первое, что он сказал Томе Каррейре, как только оказался рядом с ним. Потом коротко пожал ему руку, спеша поздороваться с другими членами его группы (разумеется, исключительно женщинами), включая Бесаме-Бесаме.
— Да я только что из Сальвадор-Баии, пил там кайпиринью [33] и танцевал самбу на пляже. Ах, какая страна, друг мой! Я был там на конгрессе, прилетел в пятницу вечером. Совсем замучили меня эти перелеты! — поспешил объяснить Каррейра, словно был крайне заинтересован в том, чтобы не только оправдать свой загар, но и дать понять, что в тот момент, когда убийца приступал к своему черному делу, он занимался тем, что пытался справиться с синдромом смены временных поясов.
Андрес не удержался и живо представил себе доктора, загорающего на пляже среди мулаток с сильными бедрами, легко, будто на весу поддерживающими массивные ягодицы, которыми наградила их природа и которые в глазах Каррейры составляли их главное и самое притягательное достоинство.
Каррейра был весьма невысок ростом: этакий неуклюжий пузатенький коротышка; однако его внешний вид резко контрастировал с физической и умственной прытью, которую, казалось, источали все поры его кожи. Этот уважаемый профессор отличался необыкновенной активностью и словоохотливостью и, как он сам любил повторять вслед за Селой, был не феминистом, но бабником.
Он не ходил, а словно прыгал, как воробей. Делал смешные маленькие шажки: подпрыгивающие, поспешные и короткие, характерные для маленьких ножек с высоким подъемом; на губах у него непременно играла улыбка, а взгляд был плутоватый и постоянно ищущий, с кем бы пообщаться.
Однако следует признать, что при встрече с ним на его походку никто даже не обращал внимания. Человека завораживал блеск его глаз, искренность его обезоруживающей улыбки и все понимающий взгляд. Чтобы заметить его необычную походку, надо было наблюдать за ним издалека. На близком же расстоянии наш эскулап всегда выигрывал.
Доктор Каррейра был проницательным человеком и приятным собеседником, щедро делился своими знаниями и был настоящим подарком для любой аудитории, перед которой он с неизменным удовольствием выступал всякий раз, когда его приглашали.
— Я прилетел в пятницу вечером. Но джетлага [34] у меня нет, какое там! Я никогда этим не страдал. Это все выдумки всяких неженок, — сказал профессор Андресу, словно желая что-то донести до комиссара.
Однако тот уже направлялся к другой группе, незаметно для доктора сделав знак одному из своих подчиненных, чтобы он не упускал из виду группу, которую Салорио покинул, и внимательно прислушивался, о чем беседуют. Сам же он направился к группе, состоявшей из декана собора, его племянника и скорбящей подруги покойной.