Последние слова он произнес с некоторой обидой, словно давая понять, что годится на гораздо большее, чем те скучные обязанности, которые ему приказали выполнять.
Выслушав агента и отдышавшись, Андрес Салорио решил, что уже достаточно пришел в себя и в состоянии продолжить восхождение, после чего вступил на лестницу, ведущую от трифория к крыше.
Теперь комиссар поднимался очень медленно. Он не хотел предстать перед подчиненными в том жалком виде, в каком оказался на трифории, поэтому не спешил. Он даже время от времени останавливался, чтобы заглянуть в маленькие оконца, сквозь которые на узкую винтовую лестницу проникал слабый свет.
Пока он поднимался по этой старинной лестнице, время от времени останавливаясь, чтобы передохнуть, он тщательно обдумывал, как ему сохранить хорошую мину при плохой игре и не продемонстрировать растерянности по поводу случившегося перед своими подчиненными.
Первое, что он с изумлением обнаружил, когда другой полицейский агент открыл перед ним дверь на кровлю, был грандиозный вид роскошной лестницы над центральным нефом собора.
— Черт возьми! И как же я раньше не видел такой красоты? — сказал он себе, не обращая никакого внимания на то, что происходило несколькими метрами выше того места, где он стоял.
Затем он вспомнил, что никогда не видел вблизи и башни Беренгела, внутри которой один звонарь разместил всю свою семью, портняжную мастерскую, специализировавшуюся на пошиве священнических одеяний, свинарник, в котором весь год держал кабанчика, и курятник, снабжавший все семейство свежими яйцами по будням и курятиной по праздникам.
Такова уж эта страна. Но когда какой-нибудь писатель описывал все эти вещи в своих книгах, критики обычно соотносили их с постулатами магического реализма, а не с элементарными законами выживания. Впрочем, это совсем другая история, сказал себе комиссар.
На вершине крыши собора под проливным дождем и резкими порывами ветра, от которых висевший над собором вертолет раскачивался во все стороны, бригада медиков занималась тем, что пыталась реанимировать бездыханное тело декана. Делали они это без особого энтузиазма и надежды, скорее в силу требований протокола. Пока врачи занимались исполнением своего долга, двое полицейских громко говорили о чем-то с Кларой Айан. Они находились всего в нескольких метрах от первой группы и оживленно жестикулировали. Двое соборных служителей в сутанах стояли у подножия лестницы, что, на взгляд комиссара, было весьма благоразумно. Вертолет, паря прямо над разворачивавшейся сценой, заглушал все звуки, заставляя всех действующих лиц вести себя так, как они себя вели, то есть громко кричать и активно жестикулировать.
Салорио направился к ним, поднимаясь осторожно и медленно, старясь не поскользнуться на поросших мхом ступенях кровли и одновременно заслоняясь от потока воздуха, вызванного пропеллером летательного аппарата, который он немедленно соотнес с другим, маленьким и радиоуправляемым. С тем самым, который использовал сын Эулохии, чтобы устроить безобразие в прошедшую субботу, два дня назад, возможно именно в те минуты, когда происходило первое убийство.
Комиссар застыл на месте. Он сказал «первое убийство». Так что же, он уже заранее предполагает, что это тоже убийство? Почему он связал их? Из-за присутствия Клары? Он продолжил свой подъем. Несмотря ни на какие происки стихии, его тело сохраняло устойчивость и казалось несокрушимым, в каком-то смысле даже вызывая зависть у людей с меньшим весом.
Воспоминание о вертолете, которым управлял Сальвадор, на этот раз нисколько его не развеселило. Добравшись до места, где находились Деса и Арнойа, он, поздоровавшись с ними, распорядился:
— Скажите тем, наверху… пусть уберут отсюда вертолет… и побыстрее… пусть поднимают ветер в другом месте, нечего тут над нами кружить… а то загремим все к чертовой матери… в общем, чтобы духу их здесь не было, черт побери!
Пока комиссар столь гневно приветствовал честную компанию, собравшуюся на крыше, дверь, ведущая на лестницу, по которой ранее поднялись все присутствующие, вновь открылась и в ее проеме показалась фигура Адриана Кальво. В этот момент дождь прекратился, хотя и ненадолго. Новая черная туча угрожала излиться на город; об огромной силе ветра здесь, на высоте, можно было судить по стремительному перемещению облаков.
Как только Адриан разглядел группу поглощенных прискорбными хлопотами людей, он бросился бежать вверх по лестнице. Не в пример Салорио, продемонстрировавшему при подъеме полное отсутствие какой бы то ни было ловкости и проворства, Адриан проявил такую прыть, что его стремительное восхождение вызвало у присутствующих немалое удивление; правда, удивление быстро сменилось страхом.
— Да он же убьет себя! — воскликнул помощник комиссара Деса.
Адриан Кальво поскользнулся и шлепнулся всем телом на мокрую, скользкую поверхность соборной крыши.
Врачи скорой помощи, сидевшие на корточках вокруг тела каноника в столь же неудобных, сколь и бесполезных позах, инстинктивно вскочили на ноги, намереваясь броситься вниз по лестнице на помощь племяннику разбившегося священнослужителя, тем более что последнему, судя по полной неподвижности и отсутствию какой бы то ни было реакции на их действия, эта помощь уже не требовалась.
Крыша собора представляла собой настоящий каток. Но что еще хуже, это был каток с наклонной поверхностью.
В это время снова припустил дождь, причем сильнее, чем прежде. Пилот вертолета, заметив падение Адриана, развернулся и вновь начал кружить над крышей, осложняя и без того непростое передвижение людей по кровле собора.
— Пусть немедленно убираются отсюда! Скажи этим козлам, чтобы убирались! Они что, хотят, чтобы мы все тут убились? — как безумный закричал Салорио, ощущая свое бессилие в сложившейся ситуации и понимая, что его почти не слышно из-за жуткого шума, образованного дождем, ветром, вращением пропеллера и пронзительными криками Клары, совершенно явно свидетельствовавшими о начинавшейся у нее истерике.
Когда к Адриану подоспела помощь, он жалобно стонал. На первый взгляд все кости у него были целы. Возможно, имелся перелом ребер, потому что, по его словам, ему было трудно дышать. Кроме того, у него была ужасная гематома на правом колене, ободрана правая ладонь и, как сказал ему врач скорой помощи, наверняка еще масса синяков и ушибов.
Все находившиеся на крыше промокли до костей. Дождь все усиливался, а зонтик захватить с собой никто не догадался; впрочем, на этом ветру его вряд ли кто-либо удержал бы раскрытым.
Смирившись с неизбежностью простуды, а может быть, просто давно привыкнув исполнять свой долг в любых погодных условиях, врачи скорой помощи действовали так, словно дождь им совершенно не мешает. Двое из них остались возле трупа, а трое оказывали помощь племяннику усопшего. Оба присутствовавших при производимых действиях каноника старались любым способом укрыться от ветра.
Трое полицейских — Салорио и его помощники — внимательно наблюдали за собравшимися на крыше, а вертолет с высоты наблюдал за ними. Клара, слегка придя в себя после пощечины, которую ей залепил один из эскулапов, уселась на ступени лестницы и горько рыдала, обхватив голову руками и опершись локтями на красивые округлые колени, выглядывавшие у нее из-под юбки. Ей было совершенно наплевать на то, что ее нескромная поза не соответствовала сему жертвенному месту, и она совершенно беззастенчиво, хотя и не бесстыдно, демонстрировала свои ноги. От взора мудрого и внимательного полицейского, каковым к закату карьеры стал Андрес Салорио, сия деталь, разумеется, не ускользнула. Однако он не констатировал ничего, что бы ему не было известно заранее: у Клары Айан очень красивые ноги.