— К тебе друзья пришли?
«Просто надо выйти, и все».
— Что? Да нет… мы только постоим на свежем воздухе, на солнышке…
— Привет, Филиппо! Можно поиграть с вами? Можно? — раздается монотонный голос Пьетро.
Дарио искоса бросает на него свирепый взгляд.
— Так все же, — спрашивает мать, — за тобой друзья пришли?
— А? Нет. Недавно проходили мимо ребята, и я с ними поздоровался.
Мать внимательно смотрит на Дарио, но не начинает допытываться, в чем дело. Ей хочется остаться одной хотя бы минут на двадцать.
Пьетро без всякой интонации заводит: «Я знаю пятьдесят два различных оттенка зеленого цвета». И смотрит в свою излюбленную точку в любом помещении: в угол потолка. Ведь в любой комнате углов по меньшей мере четыре.
— Буро-зеленый получают из охры. Его происхождение весьма древнее, и он передает цвет хаки. Прекрасно подходит для любой художественной техники. Хорошо ложится и сохнет относительно быстро. Изумрудно-зеленый, или ярко-зеленый, не отличается хроматической стабильностью. Это прозрачный цвет: с добавлением желтого кадмия он дает бриллиантово-зеленый, который еще называют стойким зеленым. Оксид хромовой зелени не обладает ярким колоритом, но прекрасно ложится. Кобальтово-зеленый проявляется в разных оттенках. Его нельзя смешивать с бурым. Ясно? Его нельзя смешивать с бурым.
Дарио думает, что брат и правда «того». Запоминает только самое нелепое.
— Пьетро, хочешь пойти с братом?
— Нет.
— Ну же, тебе полезно немножко постоять на солнце, а потом тортик съедим.
Пьетро поднимается, ничего не ответив. Научился подчиняться против воли.
— Через полчаса жду вас дома, ладно? Пока папа не пришел.
Мать протягивает Пьетро зеленую ветровку. Он надевает ее сам.
— Пожалуйста, Дарио. И ты тоже, Пьетро, недолго.
Она целует обоих, Пьетро слегка отстраняется, но дает себя поцеловать, растворившись в успокаивающем зеленом, напоминающем ему луг. На лугу всегда растет что-нибудь красивое и все счастливы. А счастье — эмоция, которую он умеет понимать. Потому что это просто. А простота — зеленого цвета. А зеленый совсем не такой, как серый, цвет улиц, полных невыносимых будоражащих эмоций, атакующих его все разом, орущих в сто глоток.
— Пожалуйста, Пьетро, недолго.
Они спускаются по лестнице.
— Привет, Филиппо! Можно поиграть с вами? Можно? — продолжает Пьетро.
— Перестань! Заладил как попугай!
— Попугай — это птица отряда попугаеобразных; из лазающих, изогнутое надклювье нависает над более коротким подклювьем, у попугая мясистый язык и очень яркая окраска оперения. Пьетро — не попугай. Пьетро — мальчик.
Он самый умный дурак, какого когда-либо встречал Дарио.
В этот момент усталые глаза синьоры Монти, матери Пьетро, рассеянно останавливаются на карандаше «Staedtler 2В». Она видит, что под ним ветер воображения шевелит ветки приморской сосны на рисунке, в котором чувствуется и сухая точность негатива фотографии, и дух творчества. Диафрагма на мгновение раскрывается, на глаза наворачиваются слезы, синьора Монти чуть ли не с опаской дотрагивается до белой кромки листа формата А4, отдергивает руку и выходит из комнаты.
— Да что тебе, на фиг, взбрело в голову? — обрушивается на него Лука, которому нестерпимо хочется закурить «Lucky Strike». Филиппо отвечает взглядом, полным обжигающей иронии, потом подмигивает Франческо, который давно уже все понял.
— Филиппо хочет поиграть, дружище, — говорит Филиппо, похлопав его по плечу.
* * *
Надо же, Филиппо сегодня днем вовсе не собирался выходить из дому. Всего лишь четыре часа назад он догадался, как привязать кости для анимации компьютерного объекта из «Moho», совершенно безумной программы, которую ему удалось скачать в Интернете. Он мог создать любое существо по своему желанию. Сначала оно, разумеется, было неподвижным, но потом Филиппо приделывал к нему много маленьких косточек, столько и где он сам считал нужным, определяя градусы, на которые любая конечность повернулась бы, поднялась или согнулась.
Он уже придумал персонажа, какого хотел бы создать. Широкоплечего темноволосого Дирка, с пирсингом на брови и в куртке, которую можно носить и в горах при тридцатиградусном морозе, «ну о-очень навороченной», как подчеркнул продавец, когда Филиппо попросил показать ее. И Филиппо понял, что под «о-очень навороченная» продавец из магазина в центре в действительности подразумевал «о-о-о-очень дорогая». Дирк задвигался бы у него как чемпион по восточным единоборствам, но сначала следовало потренироваться и как следует освоить программу. Потом пришла мать, пожелтевший оттиск своего уродливого портрета десятилетней давности, и обычным монотонным голосом велела ему выключить этот «поганый» компьютер, потому что Филиппо должен или делать уроки, или идти гулять; их дом не игровой зал, хватит и того, что отец его не вылезает из подобных чертовых мест, и ясное дело, он уже сейчас сидит там пьет, поэтому надо немедленно выключить поганый компьютер или хотя бы вытащить из него, к чертям собачьим, этот поганый диск с адской музыкой. Только сейчас Филиппо заметил, что альбом «Zero» американской рок-группы «Smashing Pumpkins» действительно гремел вовсю на его четвертом пентиуме. Сначала он решил наплевать и установил на шейной кости Снутца, забавного инопланетянина, раскрашенного в синий и лиловый горошек и скачанного в придачу к программе, — вращение в стиле Линды Блэр в момент ее наивысшего вдохновения. Но матери не понравилось, что невидимый человечек для него важнее, и она отключила питание компьютера.
Вскочив, Филиппо заорал:
— Ты, сука, не лезь, на хрен, не в свои дела, не понимаешь, что ли, для меня это важно, интересно, пошла в жопу, пошла в жопу, пошла в жопу! И правильно, что отец пьет, я тоже скоро запью, чем с тобой жить, сука поганая!
Мать вышла из комнаты, хлопнув дверью, все с тем же выражением усталости на лице, с потухшим опущенным взглядом.
Вот как получилось, что в тот день, в четыре часа пополудни, Филиппо решил, более или менее осознанно, немножечко отыграться на всех.
— Пьетробезопозданий! Пьетробезопоздани-и-и-ий! — кричал Филиппо, не спуская глаз с Пьетро, и хохотал в ожидании, пока тот не взглянет на него, — его раздражало, что Пьетро не поднимал глаз.
— Пьетро, хватит, заладил одно и то же, перестань сейчас же, пожалуйста, — упрашивал его Дарио.
Но Пьетро не мог без этого обойтись. Перед ним стояли действительно враждебные чужаки и кричали на него. Именно поэтому он размахивал руками, раскачивался всем телом взад-вперед, мычал, отдавшись этой успокаивающей непрерывной эхолалии: «ПьетронедолгоПьетронедолгоПьетронедолго», что в переводе для тех, кто хотел бы его понять, означало: «Дарио, отведи меня домой».
Поскольку Пьетро не смотрел на него, Филиппо сменил тактику: