— Ванная внизу, на первом этаже, — сказала она. — Туалет на один этаж выше.
— Grazie.
— Подходит? — улыбнулась Элизабетта.
Рэю захотелось обнять ее.
— Огромное спасибо, — сказал он по-английски и добавил: — Grazie tanto [9] .
— Ваш чемодан? — спросила синьора Кальюоли.
— Я привезу его завтра, — небрежно сообщил Рэй и вытащил бумажник. — Вот, это за пять ночей, — сказал он, протягивая хозяйке пятитысячную купюру. — Простите, что нет мелких.
Синьора взяла банкнот.
— Спасибо, сэр. С меня тысяча лир, — сказала она и вышла.
Рэй пропустил девушку, они вышли из комнаты и спустились вниз. Рэю захотелось пригласить ее поужинать, но он подумал, что лучше этого не делать. Синьора Кальюоли ждала их внизу, приготовив сдачу.
— Спасибо, синьор Гордон. Вы уходите?
— Ненадолго.
— У нас всегда кто-нибудь есть дома, так что ключ вам не понадобится.
Но Рэй уже не слушал — словно какая-то пелена отделила его от остального мира. Он вдруг почувствовал прилив энергии и оптимизма и, когда они вышли на улицу, сказал:
— Я хотел бы проводить вас.
— А мы уже пришли, — ответила девушка, взявшись за ручку соседней двери.
— Тогда еще раз спасибо за то, что нашли для меня комнату.
Рэй сделал шаг назад и улыбнулся:
— До свидания, синьора Элизабетта.
— До свидания, — с улыбкой ответила она, вставляя ключ в замок.
Рэй вернулся в свое новое жилище и прилег, намереваясь немного отдохнуть, но уснул и проспал до половины восьмого. Ему снилось землетрясение и будто бы он вместе с другими школьниками плывет по какому-то каналу, чтобы выбраться на берег. Потом ему приснились две девочки, сидевшие свесив ноги на высокой стене, и он разговаривал с ними, стоя по колено в жидкой грязи. Он все пытался докричаться до них, но они игнорировали его. Разрушенные, исковерканные обломки зданий преследовали его на протяжении всего сна. Проснувшись, он принял еще две таблетки. Жар не унимался. Он решил, что следует где-то пообедать и только тогда снова залечь в постель. «А перед обедом можно бы принять чего-нибудь крепенького», — подумал Рэй. Он оделся и вышел на улицу. Выпив в баре двойную порцию виски, он направился к «Граспо ди Уа». Путь до ресторана утомил его, и Рэй решил, что вернуться может на вапоретто.
В «Граспо ди Уа» благодатная атмосфера тепла и уюта сразу же окутала его, но, подняв глаза, он увидел перед собой, чуть правее, Коулмэна, громко смеявшегося и что-то говорившего Инес, сидевшей к Рэю спиной. Рэй, словно загипнотизированный, не мог оторвать от него взгляда.
— Сколько вас, сэр? — спросил подошедший метрдотель.
— Нет-нет. Спасибо, — ответил Рэй и вышел на улицу.
Автоматически он побрел в обратном направлении, потом передумал и повернул в сторону моста Риальто, надеясь сесть там на вапоретто. «А Инес тоже смеялась, — подумал он. — Интересно, что она думает? И что думает Коулмэн — что он мертв? Звонил ли Коулмэн в «Сегузо»? Тайком от Инес или нет? Скорее всего, не звонил. А в «Сегузо», наверное, соберут мой чемодан и перенесут куда-нибудь вниз. Быть может, обратятся в полицию или в американское консульство. Но с этим вряд ли будут спешить. Наверняка уже бывали случаи, когда недисциплинированные постояльцы-туристы уезжали внезапно, а потом забирали багаж по почте».
Коулмэн смеялся! Нет, конечно, он ничего не сказал Инес, кроме того, что они расстались на причале Дзаттере. А если Инес удивило, что Рэй наутро не перезвонил, Коулмэн мог сказать ей что-нибудь вроде: «Должно быть, уехал в Париж. И с какой стати ему перед нами отчитываться?» Разумеется, Инес может помнить, что взяла с него обещание позвонить в случае отъезда. Но что это меняет?
Рэй внезапно почувствовал слабость. Из носа текло. Он вернулся в дом на Ларго Сан-Себастьяно, его впустила некрасивая девочка-подросток, которой он прежде не видел. Поднявшись к себе, он принял еще пару таблеток и лег в постель.
Ему снился какой-то кошмар — огонь и розовые пляшущие тела, тонкие, стройные, бесполые. Проснулся он весь в поту и понял, что жар прошел. «Спасибо таблеткам», — подумал он, снова уронив голову на подушку и погрузившись в забытье.
Очнулся он от стука в дверь. На пороге стояла некрасивая девочка. Она принесла на подносе завтрак. Рэй накинул на голые плечи одеяло.
— Синьора спрашивает: вы больны?
— Спасибо, сейчас уже лучше, — хрипло ответил Рэй.
— Простудились?
— Да. Но сейчас мне лучше.
Девочка ушла.
Рэй выпил еще две таблетки, оставалось восемь. Он лежал, оберегая себя от каких бы то пи было мыслей, как оберегают больного, все еще находящегося на грани кризиса или даже жизни и смерти, и был счастлив, что ему полегчало. Сегодня он купит свитер, ботинки и чемодан, какой-нибудь красивый, если хватит денег. В бумажнике сейчас что-нибудь около семидесяти — восьмидесяти тысяч лир. Нужно будет подумать о том, как снять без паспорта деньги с чековой книжки туриста. А еще можно зайти в бар к Элизабетте и пригласить ее поужинать.
Он купил бритву, зубную пасту, щетку и пару ботинок и, придя домой, побрился. Было около часу дня. Он вышел и направился в сторону Кампо Манин. По дороге он встретил Элизабетту — должно быть, она шла домой обедать.
— Здравствуйте, — поприветствовал ее Рэй.
— Здравствуйте. — Она остановилась. — Я вижу, вам лучше.
— Да. Но откуда вы знаете?
Он пошел рядом с ней.
— Вчера вечером синьора Кальюоли заходила к нам в бар и сказала, что у вас больной вид и что вы рано легли.
— Да. Я сильно промерз пару дней назад. Очень сильно промерз.
— В Венеции можно замерзнуть, — заметила девушка и вдруг прибавила: — Извините, мне нужно купить хлеба. — И она скрылась в дверях хлебной лавки.
Когда она вышла, Рэй сказал:
— Я хотел пригласить вас поужинать сегодня вместе со мной. Я должен как-то отблагодарить вас.
Из-за ограниченного итальянского ему пришлось оборвать предложение на этой куцей фразе. Говорил он медленно, степенно, как старик, и вдруг почувствовал, что привлекательность девушки, еще такая неоспоримая минуту назад, куда-то исчезла. И все же он ждал от нее ответа.
— Спасибо, но сегодня я не могу. Сегодня у нас ужинает тетя, — беззаботно сказала девушка.
— Жаль. А завтра?
Она вдруг искоса посмотрела на него и лукаво улыбнулась:
— А знаете, я, пожалуй, смогу сегодня. Ведь тетя ужинает у нас каждую субботу.
— Замечательно! Когда? В восемь? В половине восьмого?