— Я тоже ничего не слышал, — сказал Жюльен. Он был еще бледен от пережитого страха. — Боже, это была глупость с моей стороны сидеть на кухне. Могли прийти немцы и тоже заглянуть в окно.
— Или сосед, который мог бы вас выдать, — сказала Беатрис. — Давно вы здесь?
— С третьего дня после побега. Сначала я спрятался в скалах на берегу, но там я, конечно, не выжил бы. Доктор Уайетт был единственным человеком, которого я знал на острове и которому доверял. Он сразу же забрал меня в свой дом.
— Я так часто бываю здесь, — удивленно сказала Беатрис, — но ни разу вас не заметила.
— Я живу на чердаке, — Жюльен поморщился. — Это, конечно, не самое лучшее место для жизни зимой, но все же лучше, чем работать на немцев. Доктор Уайетт все время думает, как переправить меня с острова, но говорит, что это очень опасно. Немцы охраняют все побережье.
— Мэй знает? — спросила Беатрис, и Жюльен утвердительно кивнул.
— Конечно. У нас ничего бы не получилось, если бы ее не посвятили в это дело. Очевидно, она умеет держать язык за зубами.
— Да, — удивленно сказала Беатрис. Простоватая инфантильная Мэй оказалась способной молчать. Раньше Беатрис ни за что бы в это не поверила.
— Где Мэй и ее родители? — спросила она.
— У друзей. Их пригласили на рождественский завтрак. Они вернутся днем. Беатрис, хочешь кофе? Садись! — он пододвинул ей стул. Кажется, он немного успокоился. — Я иногда спускаюсь с чердака. Там можно сойти с ума. Иногда мне хочется выбить окно и что-нибудь заорать, но, конечно, я этого не делаю, — он достал из шкафа вторую чашку, поставил ее перед Беатрис и налил кофе. — Вот, пей, а то ты совсем продрогла.
От горячего кофе Беатрис стало хорошо. Она обхватила чашку окоченевшими пальцами, чувствуя, как от тепла по ним побежали мурашки.
Как хорошо сидеть здесь с Жюльеном и пить кофе, а не слушать вздор Эриха или жалобы Хелин.
— Что вы здесь делаете целыми днями? — спросила Беатрис.
Жюльен даже покраснел от гордости.
— Учу английский. Я немного знал его со школы, но у меня, естественно, не было практики. Теперь я читаю английские книги, а доктор Уайетт дал мне грамматику. Ты не находишь, что я уже довольно неплохо говорю по-английски?
— Просто в совершенстве, — его английский, действительно, стал намного лучше, хотя, как и раньше, он говорил с сильным французским акцентом, который Беатрис находила интересным. Она могла бы часами слушать этот приятный акцент.
— Я же не знаю, вернусь ли я когда-нибудь на родину. Мне кажется, что свободной Франции больше не будет. Немцы расползаются по Земле, как раковая опухоль, стремительно и беспощадно. Если мне удастся покинуть остров, то я смогу попасть только в Англию. Будет лучше, если к этому времени я овладею языком.
Темные грустные глаза Жюльена затуманились, на лице отразились печаль и уныние, тронувшие Беатрис. Ей захотелось взять Жюльена за руку, но она постеснялась.
— Это ностальгия, да? — спросила она.
Жюльен кивнул.
— Иногда мне кажется, что я умру от ностальгии. Мне не хватает родителей, братьев, сестер, мне не хватает моей страны. Я тоскую по моим друзьям, по родному языку, по свободе, — он тяжело вздохнул. — Твоя одежда, Беатрис, пропиталась холодом и сыростью, но как я тебе завидую! Как часто возникает у меня желание выйти из дома, пробежаться по лугам, вскарабкаться на прибрежные скалы, уйти в лес, прижаться головой к земле, вдохнуть запах травы, цветов и коры, ощутить лицом порывы холодного ветра. Думаю, что я сойду с ума, если не испытаю свою силу, не почувствую мышцы и тело… — он согнул руку в локте. — Каждый день я тренируюсь с гирями. Не могу сидеть на одном месте и смотреть, как мое тело становится дряблым и слабым.
— Долго это, наверное, не продлится, — утешила его Беатрис. — Говорят, что в России дела у немцев идут неважно.
Жюльен вскинул вверх руки.
— Кто может это знать? Гитлеру помогает дьявол, а дьявол силен, — он резко сменил тему. — Что с Пьером? Он все еще у вас?
— Да. Тогда его допрашивали и пытали.
— Этого я и боялся. Мне не надо было бежать, не так ли? Но я так долго вынашивал эту мысль, строил планы. Я пытался уговорить и Пьера бежать вместе со мной. Но он оказался слишком робким. Говорил, что никогда не отважится на побег. Постепенно я понял, что бежать мне придется одному, что у Пьера не хватит на это мужества.
— Сейчас ему живется сравнительно неплохо, — сказала Беатрис. — Сейчас зима, работы в саду мало. Еды ему дают мало, но обращаются с ним хорошо.
Жюльен, думая о своем, рассеянно кивнул. Потом встрепенулся и нервно оглянулся.
— Нам надо быть очень осторожными, — озабоченно сказал он. — Ты уверена, что за тобой никто не шел?
— Нет, никто. И я ничего никому не скажу. Я только надеюсь… — она не договорила, зная, что Жюльен догадывается, о чем она думает. Облавы и обыски были на острове в порядке вещей, и дом доктора Уайетта не был от этого застрахован. Жюльен день и ночь находился в страшной опасности.
— Мы выстоим, — она жестом обвела маленькую кухню, подразумевая весь остров. — Мы перенесем все. Эту войну, немцев, все это проклятое несчастье.
Жюльен улыбнулся. Улыбка осветила его мрачное лицо, и Беатрис вдруг увидела, как он, на самом деле, молод.
— Все это проклятое несчастье, — повторил он. — Я тоже убежден, что мы выдержим.
К весне 1942 года военное счастье стало изменять немцам, и несмотря на все усилия оккупантов перекрыть все источники информации, кроме собственной пропаганды, население острова знало, что происходит на фронтах по всему миру: едва ли не в каждом доме люди тайно слушали Би-Би-Си. Сведения распространялись от деревни к деревне, от дома к дому. В России дела у немцев шли все хуже и хуже, а население Германии по ночам страдало от налетов английских бомбардировщиков. Поговаривали, что скоро в войну всерьез вступит Америка, другие, правда, возражали, что это никогда не произойдет. Говорили также, что Черчилль планирует вторжение на континент, но другие считали, что это абсурд, потому что Черчилль никогда не сможет собрать для этого достаточно войск. Возмущение нарастало, но, хотя никто не знал ничего определенного, было понятно, что ход войны переменился: каким-то неуловимым образом изменилась пронизанная лучами побед аура немцев. Она утратила свой блеск. Нацисты были уверены, что никто и ничто не сможет их остановить, но теперь эта вера пошатнулась. Немцы тоже оказались уязвимыми.
— Им долго сопутствовала удача, — говорил доктор Уайетт. — Но счастье не возьмешь в вечную аренду. Оно приходит и уходит, от немцев тоже, как и от всех остальных.
Беатрис стала еще чаще, чем прежде, ходить к подруге, потому что Эрих продолжал часто и надолго уезжать во Францию, а Хелин — хотя и пыталась удержать Беатрис дома — не отваживалась запрещать эти визиты. Беатрис замечала, что Мэй ревнует к ней Жюльена; до сих пор она была единственным ребенком, знавшим эту тайну, а теперь в нее была посвящена и Беатрис. При этом она больше времени проводила на чердаке у Жюльена, вместо того чтобы хихикать, болтать и гулять с Мэй. Она часами говорила с Жюльеном, экзаменовала его в английском и училась у него говорить по-французски. Он читал ей вслух Виктора Гюго и рассказал, что этот французский поэт долгое время жил на Гернси.