— Нет, сеньор, у меня больше никого нет.
Саусас с сомнением взглянул на Теодора.
— Полагаю, так оно и есть, — подтвердил Теодор.
Саусас с явной неохотой перевел разговор на другую тему.
— Что ж, очень хорошо. Итак, сеньор, я уже успел встретиться и переговорить примерно с дюжиной ваших знакомых, и за последние несколько дней некоторых из них мне пришлось навестить повторно в связи с той открыткой.
— Иносенса, ты можешь идти, — сказал Теодор.
Иносенса развернулась и вышла из гостиной.
Теодор же вместе с Саусасом пересели на диван, и в течение последующих нескольких минут Теодор старательно напрягал память, выуживая из неё новые имена и в конце концов в числе прочих упомянул и Элиссу Стрейтер. Затем он отправился наверх, чтобы принести записную книжку с адресами, что хранилась у него в ящике письменного стола. Саусас же крикнул ему вслед:
— Сеньор! Может быть, вы и альбом с фотографиями заодно захватите? Он тоже мог бы пригодиться.
Теодор вернулся обратно в гостиную, держа в руках голубую записную книжку и пухлый альбом для фотографий в переплете, обтянутом кожей антилопы. Извинившись для проформы, Саусас в течение нескольких минут листал книжку с адресами, где были записаны имена людей, проживавших в Европе и Северной Америке. Многие из имен и адресов он выписал к себе в блокнот.
— Нам следует запастись терпением, — изрек наконец Саусас. — Первым делом необходимо определить среди них тех, кто имеет пишущие машинки, и получить образец шрифта, чтобы сравнить с нашей открыткой.
— А что слышно от Инес Джексон из Флориды? — спросил Теодор.
— Она не узнала пишущую машинку. Мы направили ей фотокопию открытки. Саусас пожал плечами. — Она прислала очень обстоятельное письмо. Она просто потрясена. Но не знает, кто бы мог её написать. — Продолжая говорить, Саусас склонился над альбомом. — Иногда альбом с фотографиями помогает освежить память.
Чертовски верно. И больно. По меньшей мере, почти на половине снимков была запечатлена Лелия, потому что он купил этот альбом уже после знакомства с ней, и у него сохранилось относительно немного старых фотографий из Европы, Соединенных Штатов или Южной Америки. Теодор старался не задерживать взгляда на фотокарточках с Лелией, но Саусас, напротив, подолгу всматривался в них и вслух отпускал комплименты по поводу того, как хорошо она выглядит.
— А это кто?… А кто это? — то и дело спрашивал Саусас, и Теодор подробно объяснял ему, кто есть кто, за исключением тех редких случаев, когда внимание детектива привлекал кто-нибудь из людей с групповых снимков, имен которых он никак не мог припомнить.
В конце конце в блокноте у Саусаса накопилось так много имен, что ему пришлось стать разборчивее.
— И что же, по мнению психиатров, теперь будет с Рамоном? — спросил Теодор.
— А, — отмахнулся Саусас, словно его это больше совершенно не касалось. — Quien sabe? [17] Он не сумасшедший, это точно, но одержим навязчивой идеей. Ведь он очень набожен, не так ли? Представляете, почти все то время, что ему пришлось провести в камере, он стоял на коленях и молился.
— Нет, не представляю.
— А вы сами, сеньор, какую религию исповедуете?
— Меня воспитали, как протестанта.
— М-м, ну да. Как бы вам объяснить… — протянул Саусас, неодобрительно передернув плечами, словно желая тем самым сказать, что в силу ряда причин Теодору просто не дано понять религиозные чувства, переполнявшие душу Рамона. — Возможно, лечение у психиатра ему и помогло бы, но вся загвоздка в том, что он психиатров терпеть не может.
— Я знаю.
— Вообще-то, я сам тоже от них не в восторге. Хотя… ведь это так ужасно, жить с таким тяжким грузом на душе, считая себя виновным в убийстве, которого на самом деле не совершал!
Теодор промолчал, но он совсем не был уверен в том, что Рамон не совершал убийства. Возможно, он так никогда и не сможет убедить себя в этом. Наверное, такая уж у него судьба, ничего не принимать на веру, все подвергать сомнению. Но это был особый случай. В сравнении с ним все прочие вопросы и сомнения начинали казаться лишь детской забавой. И он был просто потрясен столь однозначным утверждением, хотя любой другой человек на его месте сумел бы мгновенно сориентироваться в сложившейся ситуации и сумел бы отстоять свою точку зрения.
— А вы, похоже, переживаете за него, сеньор, — заметил Саусас.
— Если он и в самом деле невиновен… если он просто нуждается в помощи…
— Не думаю, что вы сможете ему помочь. Ему нужен врач. — Саусас любовно поглаживал пальцами кожаную обложку альбома. — Или же, на худой конец, пусть просто поскорее вернется к работе — раз уж у него нет денег на то, чтобы отправиться в морской круиз. — Саусас усмехнулся.
— А на ваш взгляд, сеньор капитан, зачем ему понадобилось каяться в преступлении, которого не совершал?
— Возможно, для того, чтобы обратить на себя внимание окружающих. А может быть его тяготит что-то еще. — Саусас невозмутимо глядел на Теодора, и было совершенно очевидно, что его не слишком-то заботит вопрос, почему Рамон вдруг решил признаться.
Теодор пытался вспомнить хоть что-нибудь примечательное из прежнего поведения Рамона, что могло бы объяснить его столь странное признание. Присутствие Саусаса начинало его раздражать. Он сидел рядом, невозмутимый, расчетливый профессионал, которого совершенно не волновали всякие там дурацкие «почему». Ему были нужны только факты. Теодор знал, что Рамон каждую неделю ходил в храм исповедоваться и относился к этому очень серьезно. Неужели и там, в исповедальне он придумывал себе грехи и каялся в проступках, которых не совершал.
— И что сделал Рамон, когда понял, что никто не верит его признанию?
— О! Он не был оригинален! Просто продолжал цепляться за свою бредовую историю. Он считает, что все мы ошибаемся насчет него. А ещё молился о спасении наших заблудших душ, стоя на коленях на полу своей камеры! — Саусас усмехнулся.
Теодор попытался мысленно представить себе это зрелище. Однако, единственное, о чем он мог думать в тот момент, так это о том, что полицейские и врачи ошиблись с выводами.
— Конечно, я не специалист и вообще, человек посторонний, но все же мне не понятно, как доктора могут так твердо уверены, что он лжет. А что если он, к примеру, был лично знаком с торговцем цветами и не хотел, чтобы тот запомнил, что он покупал в тот вечер у него сразу две дюжины гвоздик? Тогда бы он просто-напросто послал за цветами какого-нибудь мальчишку — и именно так он и поступил!
— Сеньор… все дело в том, как он врет. Почему бы ему самому не объяснить нам свой этот ход с цветами? Нет, сеньор, он так и смог придумать сколь-нибудь вразумительного объяснения, зачем ему понадобилось посылать за ними мальчишку. Он попросту не в состоянии свести воедино все эти нюансы. И как раз это-то нас и насторожило. Он постоянно путался в собственных показаниях, то говорил, что сам купил цветы, то начинал утверждать, что их покупал какой-то мальчишка. Короче, ясно было одно — никаких цветов он не покупал! К тому же, сеньор, не забывайте об открытке. Помните, как он отреагировал, когда мы показали её ему — с ходу обвинил кого-то из ваших американских знакомых, что, возможно, и не далеко от истины. Подождите, сеньор Шибельхут, выслушайте до конца. Вне всяких сомнений, Рамон не убийца. Один из наших психиатров долгое время работал в США, в Институте Джонса Хопкинса. А такой специалист попросту не может ошибаться. — Он замолчал, ожидая, что собеседник согласится с ним.