Хантер хранил молчание, позволив ей продолжать так, как она сама сочтет нужным.
— Я сказала: «Приветствую твой страх, Менди…»
У Хантера учащенно забилось сердце.
— «…Я знаю, что перепугает тебя до смерти».
Эти слова были столь странными, что детективам потребовалось время, чтобы осознать их.
— Это был ваш голос? — спросил Хантер, все еще испытывая легкое ошеломление оттого, как много она знала. — Когда вы сказали эти слова женщине? Был ли это ваш голос или чей-то еще?
— Мой, — прошептала она.
Гарсия с силой растер лицо, не в состоянии найти слов.
— Как-то я знала, что женщина, привязанная к стулу, боится огня, — продолжила девушка. — Поэтому я и сказала вам эти слова.
Хантер откинулся на спинку стула и задумался.
— Эти видения длились примерно секунд тридцать, может, минуту. Не знаю, почему я видела их. Не знаю, почему они казались такими реальными. Не знаю, почему я не была всего лишь зрителем, как раньше. Я хотела бы понять все это, но у меня нет ответов. — Помолчав, она отвела взгляд от Хантера. — Вот что я хочу рассказать вам — кто бы ни был этот убийца, он знал о ее страхах.
Клик, клик, клик. Человек с камерой на другой стороне улицы быстро отщелкал три снимка, никому не попавшись на глаза.
— Что-то еще вы помните об этих видениях, Молли? — спросил Гарсия и увидел, что глаза девушки расширились от ужаса. На долю секунду она растерялась, прежде чем схватить свою сумочку.
Хантер перехватил ее за руку:
— Подождите.
Молли посмотрела на него, гневно вырвала руку и встала.
— Прошу вас, послушайте меня. — Хантер и Гарсия одновременно поднялись.
— Все это было ошибкой.
— Нет, не было. — Голос Хантера звучал твердо и спокойно. — Просто дайте мне минуту на объяснение. Затем, если вы все же решите уйти, никто не будет вас останавливать.
Она молчала достаточно долго, чтобы Хантер не позволил утвердиться ее нерешительности.
— Я не знаю, позвоните ли вы снова. Вы ушли до того, как офицер успел записать все ваши подробности. Вы не оставили нам ровно ничего, так что мне пришлось иметь дело с единственным, что у нас было, — ваш пенсильванский акцент. Мы быстро нашли вас. Ваше имя числится в списке пропавших лиц.
Она напряглась.
— Мы ничего не рассказывали вашему отцу.
Раньше, когда она рассказывала о своих фанатично одержимых религией родителях, в центре повествования была мать, и она редко упоминала об отце. Когда она это сделала, ее тело напряглось, поза изменилась и движения стали нервными. Хантер понял, как она боялась его.
— Мы не собираемся ему ничего рассказывать, — убедил ее Хантер.
Она в упор уставилась на Хантера и затем обратила взгляд на Гарсию. Он кивнул и доверительно подмигнул ей, словно говоря: «Мы ничего не расскажем, если ты не хочешь».
Она расслабилась.
— Я обещаю, Молли, мы никоим образом не будем вмешиваться в вашу жизнь. — Хантер помолчал. — А нам действительно может понадобиться ваша помощь.
Человек, стоявший перед ней, казался воплощением спокойствия. Он внушал доверие. Молли расслабилась и села.
— Причина, по которой я позвонила вам сегодня…
— У вас было другое видение? — предположил Гарсия.
— Нет. Не видение, а вспышка.
Клик, клик, клик. Еще три снимка.
— Что это значит — вспышка?
— Порой у меня случались быстрые вспышки из моих предыдущих видений. Что-то, чего не было раньше. Они длились всего пару секунд.
— Это называется остаточные вспышки, — сказал Хантер, не вдаваясь в детальные объяснения.
Молли с интересом посмотрела на него.
— Он много читает, — объяснил Гарсия. — Так что было в этих вспышках?
— Кое о чем я рассказала.
— Кому вы рассказали? — на этот раз спросил Хантер.
— Священнику. Как раз перед тем, как я его убила.
Клик, клик, клик.
— Но вы говорили, что видение со священником было беззвучным, — уточнил Гарсия.
— Не было. Не в видении.
— То есть во вспышке, — догадался Хантер.
Вздохнув, Молли кивнула.
— Так что вы сказали?
Глубокий вдох.
— Они все умрут.
За пятнадцать дней до первого убийства
Глядя на себя в зеркало, он провел языком по сухим и потрескавшимся губам. Прошло примерно четыре года, но он выглядел так, словно состарился на десять лет. Лицо его теперь было прорезано глубокими морщинами, а глаза, казалось, глубоко ввалились. Но любой, кто знал Джона Вудса, понимал, что морщины говорили не о возрасте, а о тяжелых переживаниях.
После смерти жены он перебрался из округа Хантингтон в Йорк, на юге центральной Пенсильвании. Он больше не мог оставаться в Хантингтоне. Все здесь напоминало о его дочери. Ее дьявольские сны стали проклятием его жизни.
Он плеснул холодной водой в лицо и зачесал за уши остатки поредевших черных волос. Вечером колледж Йоркской католической школы и церковь устраивали рождественское благотворительное мероприятие. Ожидалось более трехсот студентов и родителей.
Джон работал в школе уборщиком и всегда помогал отцу Лоренсу во всем, что тому было необходимо: от починки водопровода до разбивки сада и украшения приемов. До начала мероприятия оставался еще час, но кое-какие родители уже явились, неся с собой разнообразные печеные изделия, готовые к продаже на большой ярмарке кулинарии, которая состоится в спортивном зале школы. В обязанности Джона входило поддерживать в чистоте во время приема ванную и туалеты.
Не отрывая глаз от своего отражения, он перекрестился и пробормотал короткую молитву, после чего покинул свою небольшую квартирку, которую снимал в квартале от Йоркского католического колледжа.
Отец Лоренс попросил Джона уделить основное внимание умывальной в спортивном зале. Там все могло быть. Классные комнаты были набиты до предела, и Джон знал, что студенты любят нарушать правила.
Миновало восемь часов, когда Джон вошел в темный холл главного здания. Проверив две умывальни на первом этаже, он поднялся повыше, чтобы глянуть на ту, что была направо в конце холла. Он так часто ходил по этим коридорам, что ему не был нужен фонарик.
Подойдя к дверям душевой, Джон услышал хихиканье. Он замедлил шаг и прислушался. Похоже, слышались, самое малое, три голоса — один из них женский. Свет не горел, что позволило Джону незамеченным проскользнуть внутрь. Медленно, на цыпочках, он подошел к последней кабинке, откуда доносились голоса.