Возле мыса Блан-Не, на департаментском шоссе Д940, ехавший навстречу автомобиль внезапно изменил траекторию движения, что вынудило Анну Грэхем совершить маневр, оказавшийся роковым. Ее машина свалилась с обрыва и разбилась на берегу моря.
Местная жандармерия начала расследование, чтобы точно установить все обстоятельства происшествия.
Первые данные указывают на то, что в момент аварии управлявшая вторым автомобилем Жюстина Дюмец, двадцати четырех лет, уроженка Вимрё, разговаривала по мобильному телефону. Потрясенная случившимся молодая женщина немедленно связалась со спасателями. Потом она утверждала, что включила громкую связь, но к настоящему времени подтвердить это не удалось.
Дополнительный удар для супруга погибшей, психиатра из Бре-Дюн Люка Грэхема: найти удалось только тела двух его детей, находившихся на заднем сиденье. Есть все основания полагать, что тело матери было унесено в открытое море течением, которое в этом месте особенно сильно. Поиски затруднены ввиду крайне неблагоприятного прогноза погоды.
Расследование, как ожидается, будет долгим и трудным, и власти проявляют большую осторожность. В настоящее время Жюстине Дюмец, которую сразу же лишили водительских прав, грозит условный двухлетний срок за непредумышленное убийство.
Независимо от результатов расследования, эта ужасная трагедия возвращает нас к обсуждению проблемы использования мобильных телефонов за рулем.
О. Т.
Жюли со вздохом проводит ладонями по лицу. Ее окутывает дым сигареты. Узнать среди ночи о гибели жены и детей, мгновенно утратить смысл жизни… Жюли испытала такое же чувство пустоты, когда ушел Филипп. А ведь он-то не умер.
Она читает другую статью, датированную следующим месяцем. Из нее она узнает, что Жюстина Дюмец получила лишь короткий условный срок.
Измученная сотрудница социальной службы выключает свой компьютер. Теперь она лучше понимает, почему Грэхем превратился в того, кем стал, в трудоголика, получающего подпитку от больных душ своих пациентов. Внешний мир не пощадил его. Вот он постепенно и запер себя в психиатрической больнице. Чтобы уже никогда не выйти оттуда.
Фред останавливает машину на вымощенной булыжником улице Арраса, неподалеку от пожарной каланчи, и поворачивается к Алисе:
— Уверена, что все будет в порядке? Если хочешь, я…
— Я скоро, ладно? Все будет хорошо. Мирабель могла переехать, но он-то уж точно никуда из своего кабинета не денется.
Алиса выходит и исчезает в переулке. Дорога, идущая в гору, погружена в полумрак. Солнце уже садится. Она переходит на другую сторону и оказывается перед доской, на которой золотыми буквами написано имя ее бывшего врача. Ступеньки слева ведут к другой, намертво заколоченной полуподвальной двери. Это выход к обширным подземным галереям, связывающим между собой подвалы торговых складов. Знаменитые каменоломни Арраса.
Алиса нажимает ручку тяжелых ворот и попадает в узкий проход между двумя кирпичными стенами. В конце прохода — еще одна дверь, она поспешно толкает ее. Здесь очень тихо, шум города не слышен. В этом месте у нее стынет кровь.
Она проходит еще немного вперед. В приемной ждут люди. Сколько раз она приходила сюда с отцом? Она помнит все обследования, помнит, как ее лечили от хронических заболеваний — ангин, отитов, ринофарингитов, — которыми она страдала в детстве. Она помнит и бесчисленные проглоченные таблетки, лекарства, которые не давали ей жить нормальной жизнью, отделяли от мира, вынуждали пропускать школу «по болезни».
Не раздумывая, не заботясь о том, что подумают другие люди, Алиса без стука входит в кабинет. Ее бывший врач сидит за столом напротив пациентки, записывающей его рекомендации. Густая черная борода, маленькие глазки, которые при виде ее чуть не вылезают из орбит. Доктор вскакивает с места:
— Алиса?
— А кого вы ждали? Доротею?
Доктор извиняется перед пациенткой. Та прекращает писать, неодобрительно смотрит на Алису и выходит. Доктор Данби снова садится к столу, опирается подбородком на сжатые кулаки.
— Как ты себя чувствуешь?
— Как я себя чувствую? Как человек, который только что обнаружил, что его сестра, умершая десять лет назад, скорее всего жива!
Она думала, что доктор будет потрясен куда больше, но он почти не реагирует на эту ошеломляющую новость.
— Ты уже самостоятельно обнаруживаешь кое-какие детали и принимаешь их, а это означает, что тебе лучше.
— Как это лучше? Господи, да вы же засвидетельствовали смерть Доротеи! Я видела документ своими глазами! Доротея Дехане, умерла двадцать девятого сентября тысяча девятьсот девяносто седьмого года от перелома основания черепа, несовместимого с жизнью! Что это значит?
Алисе кажется, что на лице доктора промелькнуло выражение жалости.
— А почему ты уверена, что этот документ не фальшивка, сфабрикованная твоим отцом? Ты когда-нибудь видела, чтобы люди хоронили своих детей в глубине собственного сада?
— Мой отец хотел, чтобы Доротея осталась рядом с ним, и мама тоже хотела бы этого. Он в порядке исключения получил разрешение от префекта Па-де-Кале, и…
— В порядке исключения… Ну конечно… Тоже фальшивка. Мы с твоим отцом сделали все это ради тебя, Алиса. Чтобы тебе стало лучше.
— Чтобы стало лучше? Но…
— Алиса… Ты же знаешь, что мы с Клодом — старые друзья. У нас с ним много общего, твой отец — исключительный человек, очень образованный, но очень много перестрадавший из-за своей репортерской работы, в частности в Ливане. Ты помнишь, как мы все вместе замечательно проводили время вечерами на ферме? Летом, когда мы подолгу сидели в саду под открытым небом? А наши вылазки на охоту? Боже мой, я в жизни не видел такого охотника. Я восхищался им, ты же знаешь…
Алиса чувствует, что ей необходимо сесть. Если она останется на ногах, ей станет плохо.
— И что? К чему вы все это говорите?
— Твой отец любит тебя больше всех на свете. Гораздо больше, чем любой другой человек способен любить своих детей. Всю жизнь его преследует страх, и этот страх мучит его по сей день.
— Чего он боится?
— Потерять тебя. Боится, что ты поранишься, ведь ты всегда была такой хрупкой. Боится, что ты окажешься в заведении, где он сможет видеться с тобой только в присутствии врачей. — Он встает, идет к окну, смотрит на крыши домов. — Так вот, он часто просил меня о каких-то мелких услугах. По его просьбе я освобождал тебя от занятий в школе чаще, чем любого другого больного, при малейшем недомогании. Я запретил тебе заниматься спортом в детстве.
— Но у вас не было такого права! Это не давало мне возможности общаться с другими детьми, и пропасть между мной и ими становилась все глубже.
Доктор Данби снова садится в кресло, его бесстрастное лицо странно блестит на свету.