Было почти три часа ночи. Перекормленный шпионскими и военными кадрами, он завершил свой нескончаемый сеанс неведомо каким чудом сохранившейся безвестной короткометражкой. На вид это явно была копия, но такие вот безымянные фильмы иногда оказывались истинными сокровищами, а если повезет, то и утерянными шедеврами знаменитых кинематографистов: Мельеса, Уэллса, Чаплина. Людовик — как истинный коллекционер — очень любил помечтать. Когда он высвободил ракорд бобины, чтобы засунуть его в проектор, оказалось, что на ленте написано: «50 кадров в секунду». Такое редко увидишь, обычная-то скорость — 24 кадра в секунду, этого вполне достаточно, чтобы создать на экране иллюзию движения. Он пожал плечами и переключил скорость воспроизведения проектора, чтобы увидеть все так, как было задумано автором. Не хватало еще смотреть фильм замедленно…
Очень скоро белизна экрана уступила место темному мутному изображению. Никакого названия, никаких титров. Только внезапно появившийся в правом верхнем углу экрана на том же мутно-темном фоне белый кружок. Людовик сначала даже подумал, что это дефект пленки, так нередко бывало со старыми бобинами.
И тут начался фильм.
Пытаясь подняться из подвала на первый этаж, Людовик свалился мешком.
Он больше ничего не видел, даже с включенным светом.
Он ослеп.
Резкий телефонный звонок — и сон Люси Энебель как рукой сняло. Она встрепенулась в кресле, схватила мобильник:
— Алло…
«Алло» прозвучало тускло. Люси глянула на часы — всего-то полпятого утра, даже четыре двадцать восемь. Посмотрела на Жюльетту с воткнутой в правую руку иглой — дочери круглосуточно капали раствор глюкозы: вроде бы девочка сладко спит.
А голос с той стороны дрожал:
— Алло-алло, кто это?
Люси откинула назад длинные светлые волосы, она еле сдерживалась: только-только удалось заснуть, ей-богу, странное время для розыгрышей.
— Вообще-то представиться следовало скорее вам! Вы знаете, который час?
— Людовик… это Людовик Сенешаль… А это… это Люси?
Она тихонько вышла из комнаты в больничный коридор, освещенный лампами дневного света, зевнула, одернула пижамную рубашку — надо же выглядеть поприличнее. Вдали слышался плач новорожденных, казалось, плач этот стелется вдоль стен. Тишина в педиатрическом отделении — не более чем химера.
На то, чтобы разобраться, кто это звонит посреди ночи, понадобилось несколько секунд. Людовик Сенешаль?.. A-а, они пересеклись на сайте знакомств, после нескольких недель беспрерывных разговоров в чате встретились в одном из лилльских кафе и в конце концов расстались из-за того, что «не сошлись характерами». Их хватило тогда всего на семь месяцев.
— Людовик? Ты? Что случилось?
Люси услышала звон стекла — как будто стакан, упав на пол, разбился.
— Необходимо, чтобы кто-то ко мне приехал. Надо, чтобы…
Он задыхался, еле выговаривал слова, похоже, его охватила паника. Люси постаралась успокоить собеседника, предложила говорить тише: может, так будет легче.
— Не знаю, что случилось, Люси! Я был в своем «карманном кинотеатре», смотрел фильм и… Послушай, послушай, я больше ничего не вижу. Я включил полный свет, но это не помогло. Думаю, это… думаю, я ослеп. И номер набрал случайный, даже не набирал — просто ткнул куда попало…
Ну да, конечно, это вполне в духе Людовика Сенешаля — смотреть кино в четыре утра! Потирая ноющую поясницу, Люси принялась ходить туда-сюда вдоль широкого окна во двор, где располагалась группа клиник Лилльского университетского медицинского центра. Господи, как спину-то ломит — наверняка из-за этого чертова кресла с его дурацкой спинкой! Впрочем, и тело в тридцать семь лет куда как менее выносливо, чем раньше.
— Сейчас пришлю тебе скорую.
Наверное, Людовик ударился головой. Травма черепа или рваная рана способны спровоцировать такую симптоматику, и осложнение может стать фатальным.
— Пощупай голову и оближи пальцы — убедись, что нигде не кровит. Ну, что нет крови ни на голове, ни на висках, что из носу кровь не течет. Если кровь есть, приложи лед, замотай полотенцем. Скорая привезет тебя в одну из здешних клиник, и я смогу тебя навестить. Только не вздумай ложиться, оставайся на ногах. Адрес у тебя тот же?
— Да. Пожалуйста, скорее! Пожалуйста!
Она отключилась и рванула в приемный покой отделения скорой помощи, где попросила отправить к Людовику машину. В эти июльские отпускные дни события разворачивались слишком уж круто. Ее восьмилетняя дочка только что подцепила вирусный гастроэнтерит. Такого почти никогда не случается в разгар лета, просто жуткая невезуха… И эта болезнь — прямо как торнадо! Налетела на девочку — и вот тебе всего-то за двадцать часов полное обезвоживание! А Жюльетта при этом не может есть, не может пить — даже воды глотнуть не может. Врачи говорят, что бедняжке придется долго лежать в больнице, нужен покой, тщательный уход и искусственное питание. Ну и малышка не смогла поехать с сестрой Кларой в свой первый летний лагерь, а близнецы так тяжело переносят разлуку…
Люси облокотилась на подоконник. Глядя на вращающийся на крыше машины скорой помощи проблесковый маячок, она думала, что хоть в центральном комиссариате, хоть вне его, хоть во время отпуска, хоть в рабочее время жизнь всегда найдет способ одарить ее полной мерой дерьма.
Несколькими часами позже в двухстах километрах от Лилля глава Центрального управления по борьбе с преступлениями против личности Мартен Леклерк вглядывался в трехмерное изображение человеческого лица на экране «Мака». Он ясно видел мозг и еще несколько приметных зон: кончик носа, наружную поверхность правого глаза, козелок левой ушной раковины… Указывая на зеленое пятно, расположенное в верхней извилине левой височной доли мозга, Леклерк спросил:
— Стало быть — что? Оно появляется каждый раз, как я с тобой заговариваю?
Одетый в шапочку со ста двадцатью восемью электродами комиссар Франк Шарко, полулежа в гидравлическом кресле, глядел в потолок и не шевелился.
— Это центр Вернике, его задача — восприятие услышанного. Что у тебя, что у меня: стоит прозвучать чьему-то голосу — туда приливает кровь. Оттого там и появляется цветное пятно.
— Впечатляет…
— Не больше, чем твое присутствие здесь, рядом со мной. Может, ты и не помнишь, Мартен, но я приглашал тебя к себе выпить по стаканчику. Именно к себе. Потому что здесь, кроме их гнусного пойла, называемого «кофе», никому ничего не светит.
— Слушай, твой психиатр ничего не имел против того, чтобы я присутствовал на сеансе, да ты и сам мне это предложил. У тебя что, провалы в памяти?
Шарко опустил на металлические подлокотники кресла большие ладони, и обручальное кольцо звякнуло. Сколько уже недель продолжаются эти сеансы ремонта его мозгов, а ему так и не удается расслабиться.