— Тебе нужен мужчина, Люси. Кто-то, кто внес бы стабильность в твою жизнь, кто умел бы, когда потребуется, вернуть тебя к реальности. Людовик — хороший парень.
— Очень. Вся проблема в том, что я его не люблю.
— Ты не успела его полюбить. Твои близняшки проводят куда больше времени с бабушкой, чем с матерью, это я их воспитываю, я сижу с ними. По-твоему, это нормально?
На самом-то деле Мари была совершенно права. Люси вспомнила, как Шарко говорил о работе: ненасытное чудовище, которое с течением времени срыгивает из своей пасти разрушенные, погубленные семьи.
— Давай подождем, когда расследование будет позади, а, мама? Обещаю тебе остановиться и подумать над этим.
— Подумать, подумать, конечно… Во время прошлого расследования ты говорила то же самое. И в прошлый раз, и в позапрошлый, и в позапозапрошлый…
Во взгляде Мари ясно читался упрек, но одновременно и что-то вроде жалости.
— Уж разумеется, теперь мне не переделать свою дочь, поздно. Ты какая-то железобетонная, Люси, и, чтобы тебя хоть немножко изменить, твои чертовы мозги надо перестроить целиком!
— Но я, по крайней мере, знаю, в кого я пошла!
Люси удалось-таки вытянуть из матери полуулыбку, и Мари погладила дочь по щеке.
— Ну ладно. Я быстренько смотаюсь домой и вернусь. Тебе когда отсюда уходить?
— Самое позднее — в пять. Мне надо быть в аэропорту заранее: регистрация и все такое.
— То есть у тебя всего три часа, чтобы побыть с дочуркой. Господи ты боже мой: прямо как свидание в тюрьме…
Расставшись с Люси, Шарко поехал в Нантерр. Эта женщина-лейтенант оставила после себя в его сознании сверкающий след, она словно бы никуда и не уходила, и комиссар не мог избавиться от ощущения, что она здесь, рядом. Он снова и снова вспоминал ее завернутой в махровую простыню, покрытую пеной, видел так ясно, как наяву. На пороге его собственной ванной! Кто бы мог поверить, что там, где принимала душ Сюзанна, встанет под душ другая женщина? Кто бы мог подумать, что при виде слегка обнаженного тела сердце в его груди снова забьется сильнее?
Сейчас он ходил туда-сюда по кабинету начальника. Люси была далеко, у нее были свои дела. А он метал громы и молнии перед сидящим за письменным столом Леклерком.
— Нам нельзя сдаваться без боя! Другие же пробовали атаковать Легион!
— Пробовали — и нарывались… Перес и шеф думают точно так же, как я. Нам надо не лезть на рожон, как ты предлагаешь, нам надо законным путем получить конкретные сведения. Жослен поручит двоим из следственной группы разобраться, где находился Мухаммед Абан после того, как ушел от брата, — и больше ничего пока, потому как это единственное, повторяю, законное средство, которым мы сейчас располагаем.
— Ну да, конечно, потратим кучу времени и ни к чему не придем, тебе же самому это ясно как день!
Леклерк посмотрел на лежавший перед ним на столе конверт.
— Я сказал тебе по телефону — как раз перед тем, как ты нарушил порядок, обогнав Переса, — что мы получили список гуманитарных организаций, представители которых были в Египте, в районе Каира, в то время, когда произошли убийства трех девушек. Здесь есть несколько фамилий — людей, ответственных за миссию, но есть и еще одна очень любопытная штука: вот этот вот конгресс ГСБИ. Глянь-ка…
Мартен Леклерк был мрачен, замкнут, он бессмысленно перекладывал бумажки на столе, стараясь ни в коем случае не встретиться взглядом с Шарко. Комиссар взял в руки документ и стал читать:
— «Улыбнемся сиротам всего мира!» — около тридцати участников. «Срочно: планета под угрозой!» — более сорока. «SOS, Африка в опасности!» — шестьдесят… О других уже и не говорю… — Он прищурился. — Ага, вот то, о чем ты говорил: март девяносто четвертого, ежегодная встреча членов Глобальной сети безопасных инъекций (ГСБИ)… Свыше… ух ты, свыше трех тысяч участников со всех концов земли! Всемирная организация здравоохранения, ЮНИСЕФ, ЮНДЭЙС, Объединенная программа ООН по СПИДу, неправительственные организации, университеты, врачи, исследователи, представители здравоохранения и промышленности из более чем пятнадцати стран… Но… что, по-твоему, я должен с этим делать?
— Март девяносто четвертого года — ведь именно в это время были убиты девушки, так?
Пауза. Шарко всмотрелся в документ более внимательно.
— Черт побери, а ведь ты прав.
— Естественно, я прав. Сегодня мы должны получить подробный список участников этого конгресса. Пока, если прикинуть, получается, что французов среди них — от ста пятидесяти до двухсот.
— Две сотни…
— Короче, сам видишь, эти люди вряд ли носили армейские ботинки и полевую форму… Потому мы на время забудем об Иностранном легионе: у нас и кроме легиона дел хватает. Имею в виду Канаду, эти списки и расследование, связанное с Абаном.
Шарко оперся обеими руками на стол Леклерка.
— Что происходит, Мартен? Мы с тобой привыкли работать на пару, привыкли вместе доводить все до конца, использовать все средства, между нами все всегда было ясно, а сейчас ты пытаешься напустить туману, заговариваешь мне зубы… своими списками. Раньше ты шел бы напролом…
— Раньше…
Мартен Леклерк вздохнул. Он схватил со стола лист бумаги, смял его в кулаке и выбросил в корзину.
— Все из-за Кати, Шарк. Я ее теряю.
Шарко сдержался, не выдал себя, на самом деле он уже не первый день чувствовал: что-то у них не в порядке. Катя и Мартен могли бы служить образцом нерушимой семьи, идеальной пары, они перенесли вместе множество бурь и штормов, и казалось, ничто не может пошатнуть этот союз.
— Это началось во время дела Юрье, да? Почему ты мне ничего не сказал?
— Потому что потому…
Шарко помнил все в мельчайших подробностях. Да, разлад между ними начался год назад. Наркобизнес, дело о незаконной торговле кокаином в окрестностях Фонтенбло… Один из мелких наркоторговцев попался. Оливье Юссар, двадцати лет. Крестник Кати… Катя попросила мужа вмешаться, использовать свои связи, чтобы облегчить его участь, но Мартен стоял как скала, оставался верен присяге.
Франк злился на себя самого: пока он разбирался с собственными бесами, друг попал в беду, а он ничего не заметил. Он! Дипломированный аналитик, специалист по человеческому поведению!
— Я имел право знать, Мартен.
— Да? Интересно, с какой это стати ты имел право знать?
— С такой, что мы друзья, Мартен, и это дает мне право. Все очень просто.
В комнате повисла тяжелая тишина. Слышалось только урчание мотора проезжавшего вдалеке мотоцикла.
— Я ходил к начальству, Шарк. Позавчера.
— Зачем? Только не говори, что…
— Именно так и скажу Покончим с этим делом, и я уйду в отставку. Все равно я не смог бы выдержать еще восемь лет, не смог бы ждать пенсии, одолеваемый таким страхом. Не смог бы без нее. Она уже несколько дней ночует у сестры, и я с ума схожу от этого. Ну и потом… разве ты можешь представить себе мою одинокую старость, разве можешь представить, что я старею один, как… как…