– Принято! Следующий! Не задерживайтесь, гражданчик! Сделал дело – отвали смело! Читать, что ль, не умеете? – рявкала Улита, собирая отчеты.
На Мефодия суккубы поглядывали с кокетливым интересом, как на новенького. Один даже попросил позволения чмокнуть ручку, после чего попытался превратиться в девчонку из соседнего класса. Не ограничившись этим, суккуб с мокрыми поцелуями полез к Мефу на колени, бормоча глупости. Однако Меф еще не забыл, что всего минуту назад этот же самый суккуб имел облик тощего дяденьки средних лет в очках-линзах и с заросшим волосами кадыком.
– А ну прочь! Во мрак сошлю! – сердито крикнул Мефодий, и дрожащий суккуб мигом слинял, выронив из влажных ручек пергамент с отчетом. Улита одобрительно показала Буслаеву большой палец.
К исходу второго часа суккубы отчитались и, продлив визы на пребывание в мире смертных, отвалили прямо из заднего окна, выходившего на глухую стену дома. Не успела взмокшая Улита перевести дух и стряхнуть все отчеты в здоровенную коробку, которую предстояло отправить в Канцелярию, как подоспело время комиссионеров. Здесь нужно было держать ухо востро, поскольку комиссионеры, раздувая свои заслуги, склонны к припискам и фальсификации.
Комиссионеры в целом походили на людей, однако лица у них были мягкими, точно пластилиновыми. Они все время сминались и гнулись. Носы безостановочно шмыгали.
– Вот тута, золотко, списочки самоубийц, а тута, значится, гордецов… А которые в чудеса не верили, тех я на отдельную бумажоночку чиркнул… Через запятую, стало быть, в один интервал. Соблаговолите продлить пребываньице! – бормотал очередной комиссионер, вываливая на стол кипу захватанных пергаментов.
Улита брезгливо принимала их и, пробив новеньким бряцающим дыроколом, подшивала в папку красного пупырчатого картона. Ей же вручались счета, которые ведьмочка долго и подозрительно разглядывала, шипя на комиссионеров за наглые приписки.
– Ах ты, наглая рожа! С каких это пор 1 + 0 = 10? Еще и мелко написал! Ты кому очки втираешь? Ты понимаешь, что ты документ подделал? – грохотала Улита.
– А как же, золотко? Единичка и нолик сроду десять было! Не двенадцать же… Мы всех этих ученостев не знаем. Ниверситетов не кончали. Мы, значится, чтоб все лучшим образом! – мямлили комиссионеры.
Когда же Улита вконец припирала их к стенке, комиссионеры бесстыже моргали, плакали и клялись чем попало. Особенно охотно здоровьем друга друга.
– Еще бы не клясться! Ведь они терпеть друг друга не могут, сволочи эти! – поясняла Мефодию Улита и от всей души шарахала особо завравшихся комиссионеров дыроколом. Комиссионеры переносили это стоически и лишь озабоченно ощупывали свежие вмятины на своих пластилиновых головах.
Мефодию они, жалобно шмыгая носами, сдавали безграмотные доносы друг на друга, в которых часто мелькали устаревшие обороты вроде «бью ничтожный челом вашей милости», «оный мерзопакостный гад умыкнул у меня эйдос а когда я слезно сказал ему опомнись что же ты сволота навозная творишь бил меня нещадно», «не дайте в обиду бедную сироту сдерите с него аспида кожу мне сироте на утешение и сошлите его во мрак на вечное поселение!».
От множества вонявших луком и табаком страниц у Мефодия начали слезиться глаза, и он все более и более нервно шлепал печатью по штемпельной подушке, продлевая комиссионерам регистрацию. «Ничего себе денек выдался! У них тут что, всегда так?» – думал он мрачно.
Когда к концу второго часа Мефодий почти ничего не соображал, а только шлепал печати, чья-то ловкая рука вдруг подсунула ему пергамент. Мефодий, не раздумывая, пропечатал и его тоже.
– Тэк-с! – удовлетворенно сказал голос. – А таперя вот туточки подпись личную поставить! На каждой страничке.
– Зачем?
– Положено так, по процедуре-с! Закон неумолим-с, но подкупаем-с!
В сознании у Мефодия зазвенел предупреждающий колольчик. Это был тот самый колокольчик интуиции, который всегда предупреждал его об опасности. Мефодий поднял голову, вспомнив, что произошло в последний раз, когда он не прислушался к колокольчику. Перед ним замаячило мягкое пришибленное лицо и замигали узкие глазки несвежего цвета. Однако, несмотря на подхалимские интонации и заискивающие глазки, комиссионер совсем не понравился Мефодию.
– Ну подписывай! Очередь ждет! Труд не дремлет! – вежливо поторопил комиссионер.
Взглянув на первую страницу, Мефодий с удивлением обнаружил, что там проставлено его имя. Он попытался углубиться в чтение, но в глазах зарябило от множества пунктов и подпунктов.
– Что это за бумажонка? – спросил Мефодий, так ничего и не поняв.
– Моя командировочная во мрак! Дедульку своего навестить хочу! Двадцать лет его не видел! Все глаза выплакал! – сентиментально пояснил комиссионер и немедленно принялся сморкаться в большой красный платок.
– А мое имя тут при чем?
– Так положено. Подпись самого великого Мефодия Буслаева распахнет любые двери! Умоляю: ради дедули! Истерзался старичок, а у меня денег на билет нету! Осчастливите на всю жизнь! Деткам буду про вас рассказывать! – просительно сказал комиссионер.
Мефодий пожал плечами и, заглушив интуицию, потянулся к перу.
– А ну стой! Стой, кому говорю! – крикнула вдруг Улита.
Перо замерло над самой бумагой.
– Дай сюда! Взглянуть, говорю, дай!.. Так я и думала! Ты соображаешь, что делаешь? Это ж договор на продажу эйдоса! Ты чуть душу свою ему не отдал, дурак! – сказала Улита.
– А дедушка? – спросил Мефодий.
– Какой, к поросячей маме, дедушка? Откуда у комиссионеров дедушки, осел! Да они из навоза и пластилина! Ты кому веришь? Ему? Да своих-то собственных эйдосов у комиссионеров сроду не было, вот они и злобствуют!
Она подбежала к Мефодию, выхватила пергамент и несколько раз хлестнула им по кислой физиономии комиссионера. Комиссионер разочарованно хрюкнул и с достоинством телепортировал. Его пришибленное лицо выражало глубочайшую скорбь.
– Знаешь, кто это был? Тухломон! Маэстро подлянок! Лучший наш комиссионер, но сволочь страшная. Не спохватись я – отдал бы ты ему свою душу за… ну-ка взглянем за что! За банку вздувшейся кильки! Вот пижон, мало того, что любит по дешевке брать, так еще и глумится! – возмущенно пояснила Улита, разглядывая отвоеванный пергамент.
– Я ничего не понял в той бумажке. Все было как-то путано… – растерянно сказал Мефодий.