— Да. Непременно. Приезжай завтра. И я требую, чтобы ты поужинала со мной и осталась на ночь. Я не могу отпустить тебя одну с наступлением темноты и знаю, что ты откажешься от предложения отвезти тебя домой.
— Да, леди Роуэн. Я останусь — но только на одну ночь. У вас все хорошо?
Молчание.
— Леди Роуэн, у вас все хорошо?
— Я хочу поговорить с тобой о Джеймсе. Думаю, ты сможешь дать какой-то совет бедной непонятой матери.
— Леди Роуэн…
— Да, я слегка сгустила краски. Но я беспокоюсь о нем. Он хочет уйти жить на какую-то ферму в Кенте. Мне это кажется очень странным. Даже более чем странным. Мейси, признаюсь, мне страшно за Джеймса. После войны он пребывал в глубоком унынии, а теперь еще это!
— Да-да. Я постараюсь помочь чем только смогу.
— Большое спасибо, дорогая моя. В какое время будешь здесь?
— Что, если в шесть часов?
— Превосходно. Я скажу Картеру. Миссис Кроуфорд будет очень рада тебя видеть.
— До завтра.
— Будь осторожна, Мейси. И помни, я хочу знать все о том, что ты делаешь.
— Я все расскажу, леди Роуэн.
Обе женщины засмеялись, простились и положили телефонные трубки. Не медля ни секунды, Мейси взглянула на часики, полезла в верхний ящик стола, достала тетрадь с надписью «Телефон» на обложке и записала в ней, что разговор с леди Роуэн занял четыре минуты. Вернув на место гроссбух и закрыв ящик стола, Мейси подошла кокну.
Конечно, она окажет леди Роуэн всю помощь, какая в ее силах, потому что находится в большом долгу перед ней. Мейси знала, как тяжелы были последствия войны для Джеймса, хотя, видимо, все же полегче, чем для таких, как Винсент. Однако женщина сочувствовала его унынию, вызванному и до сих пор мучительной утратой, и ранами. Она сомневалась, считает ли лорд Джулиан единственного сына способным взять на себя семейные деловые интересы, и знала, что леди Роуэн зачастую мирила их. Высокий, белокурый, голубоглазый Джеймс всегда был любимцем матери. Лорд Джулиан не раз говорил ей: «Роуэн, ты портишь мальчика». А теперь некогда озорной, энергичный Джеймс казался опустошенным, ушедшим в себя. Леди Роуэн втайне была довольна, когда Джеймс, летчик-ас, был ранен не в воздухе, а на земле, при взрыве. Она знала, что его раны заживут и что он будет в безопасности дома, в то время как многие ее сверстницы получали сообщения о гибели сыновей на войне.
Мейси отвернулась от окна и пошла к двери. Взяв с вешалки жакет и шляпку, она осмотрела комнату, выключила свет и вышла. Запирая за собой дверь, подумала о том, как странно, что человек, имевший значительное состояние, время и прекрасный дом в сельской местности, стал искать тишины и покоя, способных развеять его мрачное настроение, в жизни на ферме у чужого человека. Спускаясь по лестнице в тусклом свете мигающей газовой лампы, Мейси ощутила прошедший по телу озноб. И поняла, что вызван он не холодом или сыростью, а угрозой — угрозой семье очень дорогой для нее женщины, той, что помогла ей добиться достижений, которые иначе могли остаться несбывшейся мечтой.
Родившаяся в 1863 году и выросшая в средние годы правления королевы Виктории, леди Роуэн восхищала отца, четвертого графа Уэстэйвона, и была причиной немалой досады матери, леди Уэстэйвон, говорившей, что ее дочь леди только по фамилии. Леди Роуэн не желала довольствоваться занятиями, подобающими ее положению и воспитанию, поскольку лучше всего чувствовала себя с лошадьми и с братом Эдвином, когда он приезжал домой из школы на каникулы. С раннего возраста она ставила под сомнение слова отца, спорила с матерью, а с приближением зрелости заставила родителей задаться вопросом, удастся ли найти ей подходящего жениха.
Морис Бланш, школьный друг брата леди Роуэн, был на десять лет старше ее. Сперва Роуэн восхищалась Морисом во время выходных, когда Эдвин приезжал домой вместе с ним.
— Его родные во Франции, и я подумал, что ему понравится смена обстановки, — сказал Эдвин, представляя невысокого коренастого юношу, которому как будто было почти нечего сказать.
Но когда Морис говорил, маленькая Роуэн ловила каждое его слово. У нее возбуждал любопытство его смешанный акцент — результат того, что отец Мориса был французом, а мать — шотландкой. Став постарше, леди Роуэн поняла, что Морис чувствует себя непринужденно среди людей любого происхождения и зачастую слегка меняет акцент, подражая оттенкам и ритму речи собеседника. Слушатель это едва улавливал, но тем не менее подавался поближе, охотнее улыбался и, видимо, разделял уверенность в том, к чему никто больше не был причастен. Его влияние на жизнь леди Роуэн постепенно росло. Морис провоцировал и вдохновлял ее и в ответ всегда мог рассчитывать на ее откровенность.
Для своей работы Морису Бланшу пришлось обзавестись друзьями и коллегами в рядах философов, ученых, врачей, психологов и членов судейского корпуса. В результате он стал бесценен для правительственных министров, следователей и обычных людей, кому нужна была информация.
В 1898 году, когда леди Роуэн отмечала десятую годовщину брака с лордом Джулианом Комптоном, Морису стало ясно, что ей нужно интересоваться не только календарем событий в светской жизни Лондона. Единственного ее сына Джеймса только что отправили в частную школу — этого неизбежного события леди Роуэн ожидала с ужасом. Во время оживленной политической дискуссии Морис побудил очень красноречивую и самоуверенную леди Роуэн подкрепить свои слова делами.
— Ро, говорить, что хочешь равенства, недостаточно. Как ты собираешься его добиться?
Вскоре после этого разговора она превратилась в деятельную суфражистку.
Одиннадцать лет спустя леди Роуэн Комптон потрясла Белгравию участием в марше у здания парламента с требованием избирательного права и равенства для женщин, богатых и бедных. Лорд Джулиан терпеть не мог эту ее деятельность, но так обожал Роуэн, что предпочел бы пройти по раскаленным углям, нежели противоречить ей. Когда его спрашивали об увлечении жены, он отвечал просто: «О, вы знаете Ро: если она закусит удила…» Люди сочувственно кивали и оставляли эту тему, что ему и было нужно. Однако Морис Бланш снова бросил вызов глубине ее убеждений.
— Итак, ты принимаешь участие в марше к зданию парламента, устраиваешь собрания своих сестер-суфражисток, но что, в сущности, делаешь?
— Морис, как это — что я делаю? Три раза в неделю здесь собираются женщины, и мы потихоньку двигаемся вперед, не сомневайся!
Леди Роуэн едва пригубила свой бокал шерри, и тут Морис распорядился:
— Поехали со мной. Я хочу кое-что тебе показать. Иди переоденься. Сойдут простая юбка и жакет. И обуйся в хорошие крепкие туфли.
Бланш встал и пошел к окну, давая понять, что ей нужно поторапливаться.
— Морис, надеюсь, у тебя есть основательная причина…