Мейси потерла руки отца, казавшиеся странно холодными.
— Папа, говорю тебе, у меня будет все хорошо. А на Рождество, Пасху и лето я могу возвращаться в этот дом, чтобы заработать еще денег.
Фрэнки Доббс едва мог смотреть дочери в глаза, прекрасно понимая, что Мейси будет почти невозможно вернуться на работу к Комптонам после увольнения. Он знал порядки в таких домах. Когда общественное положение Мейси повысится, она уже не сможет вернуться. Пока что ей везло, но после того как она уволилась, ее так легко не примут. Дистанция между ней и другими слугами превратится в пропасть. И больше всего беспокоило Фрэнки, что Мейси не сможет соответствовать ни одному общественному положению, что она всегда будет ни то ни се.
— И когда ты уезжаешь?
— Занятия начинаются осенью. Это называется «Михайлов триместр», по лиловым маргариткам, которые цветут в сентябре, тем, которые любила мама. Я должна буду получить специальное разрешение, потому что восемнадцати мне еще не исполнилось.
Фрэнки встал со стула и потер спину. Ему хотелось вернуть разговор к началу, когда он мог высказать свое предложение.
— Давай вернемся к тому, чтобы иметь побольше, о чем мы говорили до маргариток. Дочка, у меня есть кое-что для тебя.
Фрэнки потянулся вверх и достал с полки над печкой большой глиняный горшок для муки.
— Это тебе, дочка. Когда расплатился с долгами, ну, знаешь, после того как мать… я начал откладывать кое-что каждую неделю. Для тебя. Я знал, что ты когда-нибудь будешь заниматься чем-то важным и дополнительные деньги могут пригодиться.
Мейси взяла горшок дрожащими руками, сняла крышку и заглянула в глиняные глубины. Там были фунтовые банкноты, новенькие десятишиллинговые, флорины, полукроны и шиллинги. Горшок был полон сбережений, сделанных Фрэнки Доббсом для Мейси.
— О, папа…
Мейси встала и, держа одной рукой горшок с деньгами, другой обняла отца и прижала к себе.
В августе 1914 года люди по-прежнему занимались своими делами: казалось, война не имеет никакого отношения к повседневной жизни, — но потом один из знакомых Мейси в деревне появился в мундире и достать некоторые продукты стало трудновато. Лакей из дома в Белгравии вступил в армию, челстонские грумы и молодые садовники — тоже. Однажды в выходной день Мейси вызвали в гостиную леди Роуэн в Челстоне.
— Мейси, я вне себя. Все грумы ушли на военную службу, и я ужасно беспокоюсь о своих гунтерах. Послушай, я знаю, это необычно, но твой отец мог бы подумать о поступлении на эту должность?
— Право, не знаю, миледи. У него Персефона и бизнес.
— В саду есть для него коттедж. Ты сможешь видеться с ним, разумеется, когда будешь не в Гертоне, и его кобыла будет содержаться в местной конюшне. Заботиться о них обоих будут хорошо.
На другой день Мейси поехала в Лондон повидаться с отцом. Когда она сказала ему о предложении леди Роуэн, Фрэнки Доббс, к ее удивлению, ответил, что подумает об этом.
— В конце концов, мы с Персефоной моложе не становимся. Свежий деревенский воздух пойдет ей на пользу. И ее светлость была очень добра к тебе, так что, если разобраться, будет правильно, если я ее выручу. К тому же я бывал в Кенте, каждый год собирал там хмель еще мальчишкой.
Фрэнки Доббс с Персефоной выехал из Ламбета в туманное, не по времени холодное утро в конце августа, чтобы обосноваться в коттедже для грума и в конюшне поместья Челстон соответственно. Вместо того чтобы вставать в три часа, запрягать Персефону и ехать на рынок Ковент-Гарден, а потом по своим маршрутам, Фрэнки теперь валялся в постели до пяти часов, потом кормил гунтеров леди Роуэн и Персефону — она как будто была довольна своей новой жизнью. Вскоре леди Роуэн решила, что об уходе за лошадьми, их кормлении и здоровье Фрэнки знает все, что можно знать. Но были у него и кое-какие скрытые познания, которые обеспечат ему признательность леди Роуэн навечно.
До отъезда Мейси в Кембридж оставалось всего несколько дней, поэтому для нее и отца время, проведенное в обществе друг друга, имело первостепенное значение. Они возобновили ритуал совместного ухода за Персефоной, и делали это как можно чаще. Однажды, когда работали и разговаривали о последних военных новостях, к ним неожиданно пришла леди Роуэн.
— Послушайте, есть там кто-нибудь?
Мейси встала и вытянулась, Фрэнки ответил хоть и почтительно, но просто:
— Здесь мы с Персефоной, ваша светлость.
— Мистер Доббс. Слава Богу. Я вне себя.
Мейси немедленно пошла к леди Роуэн — в критическую минуту та неизменно заявляла, что «вне себя», несмотря на поведение, говорящее об обратном.
— Мистер Доббс, они приезжают забрать моих гунтеров — и, может быть, даже вашу кобылу. Лорд Комптон получил сообщение из военного министерства, что на этой неделе наших лошадей будут инспектировать для армейских нужд. Приезжают за ними во вторник. Я не могу их отдать. Не хочу быть непатриотичной, но это мои гунтеры.
— И мою Персефону они тоже не заберут, ваша светлость.
Фрэнки Доббс подошел к верной старой лошади, и та уткнулась носом ему в куртку, ожидая обычного угощения. Он достал из кармана разрезанное сладкое яблоко и протянул Персефоне, ощутив рукой приятное тепло ее бархатистого носа, потом снова повернулся к леди Роуэн.
— Во вторник, да? Предоставьте это мне.
— О, мистер Доббс, все зависит от вас! Что вы сделаете? Уведете их куда-нибудь и спрячете?
Фрэнки засмеялся.
— Нет-нет. Меня могут увидеть сбегающим с ними, ваша светлость. Нет, никуда скрываться не нужно. Но есть одна штука. — Фрэнки Доббс поглядел на Мейси и леди Роуэн. — Пусть никто не заходит в конюшню без моего разрешения. И, ваша светлость, во вторник утром я приду в дом и скажу вам, что говорить. Но главное, что бы вы ни увидели или услышали, говорите только то, что я вам скажу. Вы должны полагаться на меня.
Леди Роуэн распрямилась, взяла себя в руки и посмотрела в упор на Фрэнки Доббса.
— Я полагаюсь на вас безоговорочно.
Отец Мейси кивнул, коснулся пальцами кепки, отдавая честь, а затем улыбнулся дочери. Величественная Дама направилась к выходу из конюшни, но потом вдруг повернулась.
— Мистер Доббс, когда вы только приехали в Челстон, мы вкратце говорили об одном деле. Помнится, вы в детстве работали на ипподроме.
— В Ньюмаркете, ваша светлость. С двенадцати лет до девятнадцати, когда вернулся помогать отцу в его работе. Стал тяжеловат для жокея.
— Полагаю, вы кое-что узнали о лошадях, так ведь?
— Да, ваша светлость. Кое-что узнал. Повидал всякое, хорошее и плохое.
Люди из военного министерства приехали в Челстон в обеденное время во вторник. Леди Роуэн повела их в конюшню, многословно извиняясь и объясняя, как велел Фрэнки Доббс, что, пожалуй, ее лошади не подойдут для армейских нужд, так как заразились болезнью, которую не может вылечить даже ее грум. В конюшне их встретил сам Фрэнки Доббс, который в слезах стоял возле Султана, вороного гунтера.