– Ну, надо так надо! – согласилась Анастасия. – Может, какую награду дадут или премию…
* * *
Светлана Степановна не стала откладывать дело в долгий ящик. Управившись с ужином, она подсела к столу, вырвала из ученической тетради чистый двойной лист и зажала в заскорузлых пальцах погрызенную сыном ручку. Она старалась писать аккуратно и ровно, «для истории».
«Директору городского музея от жительницы Нижне-Гниловской Светланы Дороховой. Сообщаю, что у героев революции А. Терехова, И. Кротова и третьего (фамилию и имя его она забыла) были революционные соратники. Это мой отец, Степан Дорохов и его сын, мой старший брат Петр, тоже, конечно Дорохов. Это они выследили беляков, заманили к себе во двор, а потом позвали Архипа с Иваном Кротовым и тем третьим. Все вместе они и захватили белого офицера. Я все это видела из окна с матерью. Было страшно. А потом Петр в Ростов подался, чтоб учиться. А отец вступил в колхоз. Отец хорошо работал, а брат погиб. Мать говорила, что он был за правду. Я считаю, что и фотографии моего брата и отца должны висеть на стенде рядом с портретами этих героев. Фотографии отца и брата прилагаю, но вы их переснимите, увеличьте, а мои мне возверните назад, так как я сохранить хочу их. А еще я отдаю планшетку с какими-то бумагами. Они остались от этого чертова беляка. Разобраться в них не смогла, но, может быть, вы, как есть ученые люди, поймете и приложите куда следует. С. Дорохова. Нижне-Гниловская. 15 августа 1961 г.».
На другой день Светлана Степановна отнесла свои воспоминания, две фотографии и офицерский планшет с бумагами в клуб, отдав их заведующему лично в руки.
* * *
Архип Кузьмич Терехов тяжело поднялся из-за стола, тяжело прошелся по огромному кабинету, разминая пораженные ревматизмом ноги, подошел к высокому окну и, отодвинув тяжелую бордовую портьеру, выглянул на центральную магистраль, носящую гордое имя Фридриха Энгельса. Внизу, уцепившись усами за бесконечные провода, солидно катились троллейбусы, попыхивая синим дымком, неспешно проезжали автобусы, легко проскакивали немногочисленные легковушки. По тротуарам нескончаемыми вереницами в обе стороны шли пешеходы, похожие на юрких, целеустремленных муравьев. Одни возвращались с работы, другие спешили на вторую смену, кто-то собрался в магазин, кто-то в парк, некоторые просто гуляли, любители развлечений нацелились в кино… Это был тот самый народ, то самое население, ради которого напряженно трудились здесь, в огромном, украшенном затейливой дореволюционной лепниной здании обкома партии, чем-то напоминающем торт, щедро обмазанный взбитыми сливками. Это, наверное, от ежегодных ремонтов, на которые средств не экономили и материалов не воровали. Еще бы!
Обком КПСС – это форпост высшей власти Советского Союза в отдельно взятой области! Он и должен подавлять мощью и величием, возвышаясь над всеми остальными, подчиненными зданиями. Так когда-то крепости-замки королевских вассалов возвышались над убогими домишками местного люда, внушая страх и уважение к королевской власти. Правда, царей-королей в России давно свергли, но без власти все пропадет – и народ, и страна. Потому по всей огромной территории СССР разбросаны такие крепости, образующие нерушимую основу партийной власти. Да-да, партийной, а не советской, как в Конституции написано, потому что именно отсюда рассылаются директивы в Советы и их исполкомы, а те только претворяют их в жизнь. Это храмы, в которых служат ежедневные службы партийные жрецы в соответствии с решениями, указаниями и настроениями, спускающимися из самого высшего, заоблачного органа – Центрального Комитета, в котором даже всевластные первые секретари обкомов первыми здороваются с рядовыми инструкторами. Правда, и обкомовский инструктор – серая незаметная мышка в устеленных коврами коридорах, приезжая в сельский райком, сразу приобретает такой вес, что свысока разговаривает с первым руководителем. Зато инструктор самого отдаленного, затерянного в степях или лесах райкома – царь и бог при выезде в колхоз, лесхоз или на птицефабрику… Такая система жесткого подчинения и строгой иерархии является скелетом советско-партийного государства, без нее все рухнет, превратится в бесформенную мягкую массу, подобно тому, как могучие быки и стройные коровы на мясокомбинате превращаются в груды розово-красного, содранного с костей мяса.
Но прохожие на тротуарах об этом не задумываются, идут себе, не останавливаясь, не заглядывая с благодарностью в окна, даже не глядя в сторону главного здания Ростовской области.
«Вот проходят мимо, головы не поворачивают, – с горечью думал Архип Кузьмич, приглаживая редеющие крашеные волосы и глядя на плотные человеко-потоки, индифферентно текущие под окнами. – Это ведь я придумываю, как им жить, во что верить, что считать хорошим, а что – плохим… А какое им до меня дело? Кто и когда вспомнит про Архипа Терехова, третьего секретаря обкома? Никто и никогда! А ведь я уже тридцать лет работаю для их счастья! Сколько сил, здоровья потратил на то, чтобы население жило хорошо, а главное – правильно! А кто бы знал, как непросто организовать это человечье стадо, заставить идти в нужном направлении – по широкой столбовой дороге марксизма-ленинизма, не сбиваясь на кривые тропинки чуждой идеологии, думать и делать то, что надо! И мне удалось немало, если отбросить ложную скромность!»
На столе ожил динамик селектора, и голос Антонины, его личного секретаря, произнес:
– Архип Кузьмич, тут Бузякин к вам. Примете?
«Бузякин! – с неприязнью подумал третий секретарь и потер ноющую поясницу. – Кто такой Бузякин? Серая личность. Его уровень – секретарь парткома на среднем заводе! А доверили заведовать отделом пропаганды и агитации обкома партии! Живи да радуйся! А он все дальше рвется! По головам, по судьбам, по живым людям – лишь бы прорваться наверх! Не понимает: с тех, кто наверху, спрос больший, а голова закружится, тогда и упасть недолго. А падать сверху – ой, как больно! Я дважды падал. Но ума и сил хватило вновь подняться. А у этого Бузякина какой ум? Только примитивная хитрость да приспособленчество… Но ему сорок четыре, а мне шестьдесят пять, и наверняка он на мое место нацелился, только виду не подает… Самое противное, что задумка его не беспочвенна, по анкете всяко подходит: молодой, старательный, занимается идеологической линией – кого еще ставить секретарем по идеологии? А фамилия какая-то идиотская, Бузякин! Разве она подходит крупному руководителю? Как печатать в газетах такую фамилию? Как диктору ее произносить? Только на фамилии в таком деле не смотрят, в крайнем случае поменяют…»
Терехов не спеша подошел к столу, сел на свое место, нажал кнопку селектора и властно бросил:
– Пусть войдет.
Большая полированная дверь чуть приоткрылась.
– Разрешите?
В кабинет проскользнул худощавый брюнет с аккуратным пробором в блестящих волосах и в обычной одежде аппаратчика: скромный гэдээровский костюм коричневого цвета, белая сорочка, узкий черный галстук-самовяз, коричневые туфли. Под мышкой он держал портфель. Летняя жара на наряд не влияла: в обкоме работали еще не получившие распространения кондиционеры, а на улице неподходящая сезону униформа безошибочно выдавала партработника или другого ответственного служащего.