— Пока на что угодно готов поспорить, вам бы и самому хотелось, чтобы он оказался прав, — чистосердечно заметил Харрис. — Смысл есть, и немалый. Богатая и привлекательная вдова, как он и говорит. Бывшая любовница, угрожающая все разрушить, доставляющая одни беспокойства. На кону — весьма приличный куш. Сколько мы знаем таких примеров! И ничего ведь не докажешь.
— Знаю! — яростно воскликнул Питт. — Знаю, черт побери, что не докажешь!
Они вышли в прихожую и увидели спускающегося по лестнице доктора Малгру. Глаза его были слегка затуманены, растрепанные волосы дыбом стояли на макушке. Должно быть, приехал присмотреть за мисс Элоизой.
— Доброе утро, — пробурчал Питт.
— Ужасное, просто ужасное, — согласился Малгру — не со словами Питта, но с тоном его голоса. — Мы потеряли Тормода, как вы знаете. Повреждения оказались слишком серьезными, и сердце в итоге не выдержало. — Губы его растянулись в робкой улыбке. — Как же голова-то раскалывается! Полагаю, срочно необходимо похмелиться. Очень вам обязан, Питт. Хороший вы парень. Составите мне компанию? Позовите-ка Бивена. Я сию же минуту должен что-то выпить, чтобы унять эту боль. Не следовало в моем-то возрасте пить шампанское, а затем еще и вставать ни свет ни заря. Это против природы.
— Шампанское? — уставился на него Питт.
— Да, знаете ли, такая шипучая гадость… Нет лучше ничего шипящей пены. Я выпью все до капли — да, да, да! — пропел он мягким, весьма приятным баритоном. — Я выпью все до капли — да, да, да!
Питт натянуто улыбнулся, хотя эти слова и вызвали болезненные воспоминания.
— Спасибо, — сказал Малгру, пожимая ему руку. — Вы — благородный человек.
Когда Питт явился домой вечером, Шарлотта уже ждала его. Едва он переступил через порог, как она поняла, что случилось нечто расстроившее мужа и озадачившее. День выдался теплым, окна небольшой гостиной выходили на юг. Она открыла те, за которыми находился сад, и теперь в воздухе витал запах свежей травы. В высокой вазе, распространяя резкий и чистый, как весенний дождь, аромат, стояли несколько нарциссов.
— В чем дело? — В другое время она бы дождалась, пока он сам скажет, но только не в этот вечер. — Что случилось, Томас?
— Тормод умер. — Он снял плащ и бросил на диван. — Скончался этим утром.
Шарлотта не обратила на упавший плащ ни малейшего внимания.
— Ох. — Она заглянула ему в глаза, пытаясь распознать новости по боли в них. Этого было бы достаточно. — Что еще?
Питт улыбнулся, и была в этой улыбке какая-то внезапная нежность. Он протянул руку, и она прильнула к ней.
— Что еще?
— Амариллис Денбай пришла в полицейский участок и заявила, что это Элоиза убила Мину. Сказала, что давно об этом догадалась, но ничего не говорила, чтобы защитить Тормода. Теперь, когда он умер, молчать уже не имеет смысла.
— Ты ей веришь? — спросила Шарлотта осторожно. Ее собственный рассудок хотел отвергнуть эту мысль, но она знала, что убийство не всегда кроется там, где его легко понять или возненавидеть. Иногда под тем, что кажется светом, скрывается тьма.
— Я побывал на месте преступления. — Томас вздохнул и сел, притянув ее к себе. — Нашел улику. Не знаю, счел бы суд ее неопровержимой, но мог бы. Впрочем, это не важно, потому что наверняка я могу сказать лишь одно: в том доме кто-то побывал, но дворецкий клянется, что это был Тормод. Упорно стоит на своем, но правда это или же он просто защищает Элоизу, я не знаю. И, вероятно, никогда не узнаю.
— А зачем Элоизе убивать Мину? — спросила она.
— Из ревности. Не хотела делить с ней Тормода.
— Тогда она должна была бы убить Амариллис. Амариллис была единственной, на ком он мог жениться, — возразила Шарлотта. — Он не мог жениться на Мине — та не представляла опасности. Она никогда не могла быть кем-то большим, чем любовница, и я не уверена, что и таковой-то была.
— Именно это и сказал Бивен…
— Дворецкий?
— Да.
— У Амариллис тоже сильно развито чувство собственника. — Шарлотта задумалась, прокручивая в голове мысли и воспоминания. — Она так ненавидит Элоизу, что вполне могла прийти к тебе и солгать. Даже теперь, после смерти Тормода, она продолжает ее ненавидеть.
— Не волнуйся, я не стану арестовывать Элоизу. — Томас сжал ее руку. — Нет никаких доказательств.
Она отклонилась и посмотрела ему прямо в глаза.
— А сам ты как думаешь?
Он на какое-то время задумался, но не сводил с нее глаз, словно пытался прочитать и ее мысли тоже.
— Мне кажется, это был Тормод. Думаю, Мина была слишком назойлива, докучала ему, а он хотел жениться на Амариллис — из-за ее денег, помимо всего прочего, — и убил Мину, пока та не начала чесать языком направо и налево. Возможно, она ему угрожала.
Шарлотта продолжала размышлять. Бедная Амариллис была так увлечена Тормодом, что это разрушило в ней доброту и силу дружбы, не оставив места для другой любви или хотя бы любезности. Теперь она и Элоиза даже не смогут утешить друг дружку.
— До чего ж странные вещи может сотворить одержимость, — промолвила Шарлотта вслух. — Она так ужасна! Такое впечатление, что пожирает все остальное, все прочие ценности.
Она подумала о Кэролайн и Аларике, но решила о них не упоминать. Уж лучше все это забыть, даже Питту, особенно теперь, после того как Эдвард встал на путь исправления. Накануне вечером он свозил Кэролайн в театр «Савой», где давали «Микадо» [9] , и вдобавок подарил ей гранатовую брошь.
Замечал ли когда-либо Поль Аларик, какой властью он располагает, как легко пробуждает в женщинах чувства? У него был такой тип лица, под которым угадывались бурные потоки страсти — прежде всего подобное предположение строилось на романтическом стремлении женщин ко всему загадочному, их желании убежать от знакомых мужчин, которых, как им казалось, они могли читать как открытую книгу. Ощущал ли он сам подобные приливы страсти, Шарлотта не знала, но в последний миг, когда они с Кэролайн покидали его, беспомощно глядевшего их вслед, растерянность зияла на его лице открытой раной. За одно уже это она всегда будет думать о нем хорошо.
Тормод пробудил не менее неистовое желание в Амариллис. Что-то в нем, какое-то качество тела или души очаровало ее настолько, что она уже не могла думать ни о ком другом. Должно быть, он обладал непреодолимым обаянием, магнетизмом, стиравшим все прочие суждения.
Разумеется, любила его и Элоиза — как-никак они всю жизнь были вместе. Неудивительно, что Амариллис, вычеркнутая из всех этих лет, ревновала…
Внезапно ужасная мысль промелькнула у нее в голове, столь мерзкая, что она не могла даже упомянуть о ней, но и от одного лишь дуновения ее как будто пронизало холодом.