— Вы с Эмили занимаетесь нужным и благородным делом. — Он молил Бога, чтобы голос его звучал естественно, не отстраненно, не слишком покровительственно.
— Да. — Она по-прежнему стояла к нему спиной, смотрела в окно на сад. — Леди Камминг-Гульд также встревожена этим, и мистер Сомерсет Карлайл, член парламента. Думаю, мы уже чего-то достигли. — Наконец-то она повернулась и улыбнулась ему. — Я так рада, что вы одобряете наши действия. Теперь, раз уж вы это сказали, признаюсь, я бы огорчилась, если бы осудили.
Генерал почувствовал, как кровь вновь приливает к лицу; он ощущал и радость, и боль. Встал, потом взял со стола солдатские письма. Ему так не хотелось, чтобы она уходила, но он не мог допустить, чтобы она осталась. Не имел права выдать себя. В нем бушевали такие сильные чувства, что он уже не мог за себя ручаться. Оставалось только извиниться и уйти.
— Пожалуйста, возьмите их и прочитайте снова, когда возникнет желание.
Шарлотта прекрасно поняла, что означают его слова, и с благодарностью взяла письма.
— Я буду относиться к ним с величайшей осторожностью, — заверила она его. — Чувствую, он стал другом нам обоим. Спасибо вам за этот чудесный день. До свидания, генерал Балантайн.
Он глубоко вдохнул.
— До свидания, Шарлотта.
Потянулся к шнуру звонка. Когда вошел лакей, наблюдал, как она уходит, с прямой спиной, высоко подняв голову. Застыл на месте, пытаясь сохранить ее образ, но золотой кокон ее теплоты растаял, и он вновь остался один.
В эту ночь Балантайн спал плохо. Он предпочел уйти к моменту возвращения Огасты, а вернувшись, опоздал к обеду.
— Не могу представить себе, что побудило тебя отправиться в такой час на прогулку. — Она неодобрительно качнула головой. — На улице уже совсем темно, и вечер этот самый холодный в году.
— Все чудесно, — ответил он. — И, я думаю, скоро появится луна.
Какая там луна! Он ушел, чтобы оттянуть встречу с женой, оставаться в своей грезе и не возвращаться в реальную жизнь. Объяснить этого он, конечно, не мог: слишком жестоко по отношению к Огасте. Вместо этого генерал коснулся еще одной неприятной темы.
— Огаста, я думаю, тебе надо поговорить с Кристиной, дать ей дельный совет.
Жена изогнула брови и застыла, не донеся лужку супа до рта.
— Правда? И на какой предмет?
— Насчет ее поведения по отношению к Алану.
— Ты считаешь, она не выполняет свой долг?
— Не все так просто. — Генерал покачал головой. — Но долг не порождает любовь. Она же, наоборот, очень жестока, говорит гадости… Я не вижу в ней мягкости. В этом смысле она совершенно не похожа на Джемайму.
— Естественно. — Огаста поднесла ложку ко рту и элегантно съела ее содержимое. — Джемайму воспитали как гувернантку. Конечно же, от нее ожидаешь гораздо больше послушания и благодарности. Кристина же — леди.
Она бы могла и не напоминать, что ее отец был графом, а Брэндон не обладал никаким титулом, только военным званием.
— Я думаю о ее счастье, — не отступался он. — Можно быть принцессой, но при этом не вызывать любви. Ей нужно прилагать побольше усилий, если она хочет и дальше очаровывать Алана и не воспринимать его любовь как само собой разумеющееся. Алан не из тех, кого можно ослепить внешней мишурой или привлечь тем, что другие мужчины находят кого-то привлекательной.
Огаста внезапно побледнела, рука застыла. Пальцы сжали ложку.
— Тебе нехорошо? — в замешательстве спросил Брэндон. — Огаста!
Она моргнула.
— Нет… нет, я в полном порядке. Чуть не подавилась супом, ничего больше. Какие у тебя претензии к Кристине? Она всегда любила пофлиртовать. Для красивой женщины это обычное дело. Алан не может ожидать, что Кристина — исключение из правила.
— Ты говоришь о поведении в свете! — Почему она не могла понять? — Я говорю о любви, нежности, общем во взглядах.
Ее глаза широко раскрылись, в них сверкнула искра черного юмора, ставя его в тупик.
— Да ты романтик, Брэндон. Я не ожидала от тебя такого… такого очень юношеского!
— Ты хочешь сказать, наивного? Наоборот, это вы с Кристиной наивны: воображаете, что отношения могут выжить без настоящих чувств, а иногда и жертвы нелогичному во имя доброты. В деловой сделке людей можно в чем-то убедить, любить же — никогда.
Огаста застыла на несколько минут, обдумывая его слова и свой ответ.
— Я думаю, мы не должны вмешиваться в то, что нас более не касается. Кристина теперь замужняя женщина. Ее личная жизнь — забота Алана, и ты нарушишь его права, если попытаешься дать ей совет, особенно по столь личным вопросам.
Генерал удивился, ибо никак не ожидал от супруги такого ответа.
— Ты хочешь сказать, что будешь стоять рядом и наблюдать, как она рушит свою семью? Потому что считаешь совет недопустимым вмешательством? Она не перестала быть нам дочерью, став женой Алана, и наша любовь к ней осталась прежней.
— Разумеется, осталась, — резко ответила Огаста. — Но, если ты вспомнишь закон, как и заповеди повседневной жизни, то поймешь, что ответственность за нее теперь целиком лежит на Алане. Для женщины женитьба — гораздо большее изменение в образе жизни, чем ты себе это представляешь. Происходящее между ними наедине касается только их, и любое наше вмешательство — ошибка. — Она сухо улыбнулась. — Как бы ты повел себя, Брэндон, если бы мой отец предложил тебе совет относительно твоего поведения по отношению ко мне?
— Я говорю о совете Кристине — не Алану!
— И ты принял бы совет от своего отца?
Об этом генерал как-то не думал. Ему никогда не приходило в голову, что кто-то другой может озаботиться вопросами его личной жизни. Конечно, это ужасно… оскорбительно! Но тут совершенно иная ситуация. Кристина — его дочь, и он просит Огасту, ее мать, дать ей совет по части поведения и предотвратить беду, которая может с ней случиться…
Он открыл рот, чтобы выложить все это, но увидел по выражению лица жены, что никакие новые доводы не убедят ее в обратном. Усмехнулся и покачал головой.
— Я бы не возражал, чтобы твоя мать посоветовала тебе любить, а не только выполнять свой долг, если б сочла это необходимым. Просто не знаю, сочла бы или нет.
— Не сочла бы, — излишне резко ответила Огаста. — И я не буду предлагать советы Кристине, если только она сама не попросит меня об этом. Иначе создается впечатление, будто я знаю, что там у них происходит, и требую от нее объяснения по чему-то сугубо личному. Я не хочу ставить ее в такое положение и не хочу, чтобы она сочла меня назойливо любопытной.
Больше генерал ничего сказать не мог. Они спорили о разных эмоциях. Он позволил молчанию закрыть тему и более не собирался ее поднимать. Не мог поговорить с Кристиной сам, не знал, как начать, как избежать ее смеха над ним или обиды на него. Но он мог поговорить с Аланом Россом.